В теме "Разные, чужие и просто стихи" я поместил информацию о поэте и исполнителе Юрии Борисове (
http://forum.shadrinsk.net/viewtopic.php?t=302&start=600 ). Я подумал, что это как-то не совсем соответствует названию темы. Поэтому открою новую тему, где можно рассказывать о своих любимых поэтах, возможно другим участникам неизвестным. Как вы относитесь к этому, напишите. Добавлено спустя 25 минут 23 секунды: Олег Григорьев Цитата Родился в эвакуации в Вологодской области. Отец по возвращении с фронта запил, и мать (фармацевт) с двумя детьми переехала в Ленинград. В детстве жил в центре, неподалёку от Дворцовой площади, позже жил на Васильевском острове недалеко от Смоленского кладбища. Был вундеркиндом, рисовал с раннего возраста, должен был стать художником, но, по его словам, <не отстоял себя как живописца>. Учился в художественной школе при Академии художеств, был исключён из неё в 1960 году с формулировкой <за формализм>, на деле - за попытки отстоять свою индивидуальность. Со многими известными ныне художниками сохранил дружбу. Работал сторожем, кочегаром, дворником.
В 1961 году сочинил четверостишие <Я спросил электрика Петрова>, ставшее широко известным "детским народным" стихотворением. В 1971 году выпустил первую книжку детских стихов и рассказов под названием <Чудаки>, ставшую популярной; по нескольким произведениям из неё (<Гостеприимство>, <Апельсин>) были сделаны выпуски журнала <Ералаш>. Многие его стихи вошли в питерский городской фольклор. Его стихи отличаются афористичностью, парадоксальностью, элементами абсурда и черного юмора, из-за чего его часто ставят в один ряд с Хармсом и другими обэриутами. Однако от них Григорьев отличается большей непосредственностьстью, искренностью и детской ранимостью. В начале 1970-х был осужден на два года <за тунеядство>, отбывал наказание на принудительных работах - строительстве комбината в Вологодской области (<С бритой головою, / В форме полосатой, / Коммунизм я строю / Ломом и лопатой>). Был досрочно освобожден. В 1975 принимал участие в известной выставке в ДК <Невский>. В 1981 году в Москве вышла вторая его детская книга, <Витамин роста>. Стихи из неё вызвали негодование у некоторых представителей <официальных> литературных кругов, в том числе у Сергея Михалкова, и Григорьев не был принят в Союз писателей. В июне того же года в <Комсомольской правде> была напечатана статья <В чём повинны воробьи?> (название отсылает к одному из его стихотворений), подвергающая Григорьева наряду с двумя другими поэтами резкой критике. Следующая его книга, <Говорящий ворон>, вышла уже в перестройку, в 1989 году. В том же году он получил вторую судимость (<за дебош и сопротивление милиции>) с условным сроком; многие поэты и писатели выступили тогда в его защиту. За полгода до смерти был принят в Союз писателей. Умер 30 апреля 1992 г. в Петербурге от прободения язвы желудка. Похоронен в Петербурге, на Волковском кладбище (первым из литераторов после Тургенева). Уже после его смерти вышло несколько красочно оформленных книг с его произведениями. В Петербурге, в доме на ул. Пушкинской, 10 открыта мемориальная доска. Не большая подборка стихов Олега Григорьева. *** Я спросил электрика Петрова: — Для чего ты намотал на шею провод? Ничего Петров не отвечает, Только тихо ботами качает. *** С бритой головою, В форме полосатой Коммунизм я строю Ломом и лопатой. *** Людей стало много-много, Надо было спасаться. Собрал сухарей я в дорогу, И посох взял, опираться. — Когда вернешься? — спросила мама. — Когда людей станет мало. *** Кто-то не поленился, бросил кирпич в монумент, от героя отбился самый важный фрагмент *** Девочка красивая в кустах лежит нагой. Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой *** Сачком поймал я гения И оторвал крылышки. Сижу на кухне весь день я. Рвется пар из-под крышки. Теперь мы с гением братья. - Однако, отменный бульон! - А если не буду летать я, Не полетит уж и он. *** Стоит гранитный пьедестал, - Здесь будет монумент. Я ловко - прыг - и в позу встал, - Меня низвергнул мент. Оштрафовал на сто рублей; А где я их достану?.. На пьедестале мне ей-ей Стоять не по карману... *** Гений летал над моей головой Вроде растрепанной книжки, Хлопали крылышки за спиной, Как на кастрюлях крышки. Сбоку висел пустой пенал, Не было стрел в нем и перьев. Гений все стрелы свои расстрелял, Был безопасней теперь он. Спущен лук, потускнел его нимб, С виду мальчишка жалкий. Громко ругаясь летели за ним Злые вороны и галки. Не смеется он и не поет, А все-равно раздражает, Тем что летает, а не полезет, Выше стаи летает. *** Вышел на Невский из кабака, На окне мальчишка лохматый Показал мне три языка, Потом четвертый, потом пятый... Рядом из люка какую-то грязь Рабочий вываливал длинным совком. В этой куче я чуть не увяз; Бросил в мальчишку грязи ком. Постовой покинул свой пост, Говорит мне: "Следуй за мной!" (Так в пятой главе сказал Христос) И повел меня за собой. Толкнул в подвал вытрезвителя, А там уже нету мест. Посадил на стул усмирительный - Таков на сегодня мой крест. Ночью, часм к трем, Тихо домой вернулся. Уснул я с кошкой вдвоем - Утром один проснулся... Сижу у окна истуканом - Голова лежит на ладони; Пусто в граненом стакане, Кто-то за стенкой стонет... *** Я в комнату к другу шагнул И двери захлопнул тяжко. Увидев меня, он икнул И выронил на пол чашку. Брошенная на тахту Моя тут невеста лежала, С ватным кляпом во рту. Лежала и еле душала. Я развязал ей руки, Вынул кляп изо рта. Не издавая не звука Трусы натянула та. Надела колготки и платье, Туфли, шапку, пальто, И вышла, спиною пятясь, Ни хлопнув и дверью притом. Ну что же - прощай, подруга! Вот так - навсегда, прощай. Тронул плечо я друга: - Ну что же, давай пить чай. *** Я проснулся и увидел - Плачет гном в моих ногах. - Слушай, кто тебя обидел? - Это ты в своих стихах! Гном носатый, краснорожий, Гном горбатый и хромой, На будильник мой похожий - Круглый маленький и злой. Он порвал мою газету И поджег над газом трость, А меня ведь даже нету... Отчего такая злость? Шевельнулся - гнома нету. Только вмятина у ног. Все же кто порвал газету? Кто же трость мою поджег? *** Как бумажный пароходик, Среди острых, страшных льдин, Грозно стиснутый народом, Я ловирую один. *** Сказал я девушке кротко: -- Простите за нетактичность, Но бюст ваш, и торс, и походка Напомнили мне античность. Она в ответ мне со вздохом: -- Простите, но ваше сложение Напомнило мне эпоху Упадка и разложения. Добавлено спустя 6 минут 16 секунд: В 80-х годах я жил в Питере как раз на Пушкинской рядом с домом десять... Последний раз редактировалось: Vladislav_133 (2008.11.29 11:42.48), всего редактировалось 2 раз(а) |
вот так вот... все думали - городской фольклор, ан нет - есть реальный автор. а где он сейчас?
стихи - простые.. темы - интересные... но как говорил Иванушка... а что гениального в этом " Буря мглою небо кроет"? _________________ Ego Sum Lex |
БАРАТЫНСКИЙ (правильнее Боратынский) Евгений Абрамович [1800-1844] - поэт, представитель пушкинской плеяды. Из старинного польского рода, поселившегося в XVII в. в Россию. Воспитание Баратынский получил первоначально в деревне, под наблюдением дядьки-итальянца, затем в петербургском французском пансионе и пажеском корпусе. В результате серьезной провинности - кражи довольно крупной суммы денег у отца товарища - был исключен из корпуса с запрещением навсегда поступать на службу. Эта кара сильно потрясла Баратынского (он заболел тяжким нервным расстройством и был близок к самоубийству) и наложила отпечаток на его характер и последующую судьбу. С целью снять тяготевшее клеймо Баратынский поступил рядовым в один из петербургских полков. Нижним чином Баратынский прослужил семь лет (из них пять лет в Финляндии) и только в 1825 был произведен в офицеры. После производства вышел в отставку, последующие годы он жил то в Москве, то в своих имениях. Умер во время заграничного путешествия, в Неаполе, 44 лет от роду.
Мои любимые его стихи: ЗВЕЗДА Взгляни на звезды: много звезд В безмолвии ночном Горит, блестит кругом луны На небе голубом. Взгляни на звезды: между них Милее всех одна! За что же? Ранее встает, Ярчей горит она? Нет! утешает свет ее Расставшихся друзей: Их взоры, в синей вышине, Встречаются на ней. Она на небе чуть видна, Но с думою глядит, Но взору шлет ответный взор И нежностью горит. С нее в лазоревую ночь Не сводим мы очес, И провожаем мы ее На небо и с небес. Себе звезду избрал ли ты? В безмолвии ночном Их много блещет и горит На небе голубом. Не первой вставшей сердце вверь И, суетный в любви, Не лучезарнейшую всех Своею назови. Ту назови своей звездой, Что с думою глядит, И взору шлет ответный взор, И нежностью горит. ПОЦЕЛУЙ Сей поцелуй, дарованный тобой, Преследует мое воображенье: И в шуме дня, и в тишине ночной Я чувствую его напечатленье! Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой,- Мне снишься ты, мне снится наслажденье! Обман исчез, нет счастья! и со мной Одна любовь, одно изнеможенье. *** Спасибо злобе хлопотливой, Хвала вам, недруги мои! Я, не усталый, но ленивый, Уж пил летийские струи. Слегка седеющий мой волос Любил за право на покой; Но вот к борьбе ваш дикий голос Меня зовет и будит мой. Спасибо вам, я не в утрате! Как богоизбранный еврей, Остановили на закате Вы солнце юности моей! Спасибо! молодость вторую, И человеческим сынам Досель безвестную, пирую Я в зависть Флакку, в славу вам! |
Цитата Поэт Павел Васильев.
Родился в городе Зайсан в Казахстане в семье учителя, выходца из казачьей среды. 1925 оканчивает школу в Омске и уезжает во Владивосток, чтобы продолжить учение, однако через год уходит в плавание матросом, а затем становится старателем на золотых приисках на Лене. Жизненный опыт, приобретенный в эти годы, и впечатления, полученные тогда, стали основой, на которой были созданы его первые очерки и стихи. В 1927 в Новосибирске были опубликованы стихи Васильева из тетрадки стихотворений, которую он привез с ленских приисков. Книги его очерков "В золотой разведке" и "Люди в тайге" увидели свет в 1930 уже в Москве, куда Васильев переехал в 1928 и поступил в Высший литературно-художественный институт им. В.Я.Брюсова. Много и упорно работает над стихами и поэмами, печатая их в разных газетах и журналах. Не прерывает связей и с журналом "Сибирские огни", в 1928 предоставившим свои страницы наиболее ярким главам из поэмы "Песни о гибели казачьего войска", полностью не увидевшей свет при жизни поэта. В 1933 в журнале "Новый мир" появляется поэма "Соляной столб", в 1934 - поэма "Синицын и Ко", продолжающие тему сибирского казачества. Откликаясь на коллективизацию в сибирской деревне, Васильев пишет поэму "Кулаки" (напечатана в 1936). Поэзию Васильева отличает сочный язык, близкий народно-песенному творчеству, и использование фольклорных мотивов. Последняя поэма "Христолюбовские ситцы", над которой он работал в 1935 - 36, не была закончена и при жизни поэта не публиковалась (опубликована в 1956). Трижды - в 1932, 1935, 1937 арестовывался. В 1937 году расстрелян. Посмертно реабилитирован. Говорят, поводом последнего ареста Васильева был устроенный им дебош в ресторане. На глазах у всех он сорвал со стены портрет Сталина и растоптал его. * * * Какой ты стала позабытой, строгой И позабывшей обо мне навек. Не смейся же! И рук моих не трогай! Не шли мне взглядов длинных из-под век. Не шли вестей! Неужто ты иная? Я знаю всю, я проклял всю тебя. Далёкая, проклятая, родная, Люби меня хотя бы не любя! 1932 СТИХИ В ЧЕСТЬ НАТАЛЬИ В наши окна, щурясь, смотрит лето, Только жалко - занавесок нету, Ветреных, веселых, кружевных. Как бы они весело летали В окнах приоткрытых у Натальи, В окнах незатворенных твоих! И еще прошеньем прибалую- Сшей ты, ради бога, продувную Кофту с рукавом по локоток, Чтобы твое яростное тело С ядрами грудей позолотело, Чтобы наглядеться я не мог. Я люблю телесный твой избыток, От бровей широких и сердитых До ступни, до ноготков люблю, За ночь обескрылевшие плечи, Взор, и рассудительные речи, И походку важную твою. А улыбка - ведь какая малость!- Но хочу, чтоб вечно улыбалась- До чего тогда ты хороша! До чего доступна, недотрога, Губ углы приподняты немного: Вот где помещается душа. Прогуляться ль выйдешь, дорогая, Все в тебе ценя и прославляя, Смотрит долго умный наш народ, Называет "прелестью" и "павой" И шумит вослед за величавой: "По стране красавица идет". Так идет, что ветви зеленеют, Так идет, что соловьи чумеют, Так идет, что облака стоят. Так идет, пшеничная от света, Больше всех любовью разогрета, В солнце вся от макушки до пят. Так идет, земли едва касаясь, И дают дорогу, расступаясь, Шлюхи из фокстротных табунов, У которых кудлы пахнут псиной, Бедра крыты кожею гусиной, На ногах мозоли от обнов. Лето пьет в глазах ее из брашен, Нам пока Вертинский ваш не страшен- Чертова рогулька, волчья сыть. Мы еще Некрасова знавали, Мы еще "Калинушку" певали, Мы еще не начинали жить. И в июне в первые недели По стране веселое веселье, И стране нет дела до трухи. Слышишь, звон прекрасный возникает? Это петь невеста начинает, Пробуют гитары женихи. А гитары под вечер речисты, Чем не парни наши трактористы? Мыты, бриты, кепки набекрень. Слава, слава счастью, жизни слава. Ты кольцо из рук моих, забава, Вместо обручального надень. Восславляю светлую Наталью, Славлю жизнь с улыбкой и печалью, Убегаю от сомнений прочь, Славлю все цветы на одеяле, Долгий стон, короткий сон Натальи, Восславляю свадебную ночь. *** У тебя ль глазищи сини, Шитый пояс и серьга, Для тебя ль, лесной княгини, Даже жизнь не дорога? У тебя ли под окошком Морок синь и розов снег, У тебя ли по дорожкам Горевым искать ночлег? Но ветра не постояльцы, Ночь глядит в окно к тебе, И в четыре свищет пальца Лысый чёрт в печной трубе. И не здесь ли, без обмана, При огне, в тиши, в глуши, Спиртоносы-гулеваны Делят ночью барыши? Меньше, чем на нитке бусин, По любви пролито слёз. Пей из чашки мёд Марусин, Коль башку от пуль унёес. Берегись её, совёнок, У неё волчата есть! У неё в малине губы, А глаза темны, темны, Тяжелы собачьи шубы, Вместо серег две луны. Не к тебе ль, моя награда, Горюны, ни дать ни взять, Парни из погранотряда Заезжают ночевать? То ли правда, то ль прибаска - Приезжают, напролет Целу ночь по дому пляска На кривых ногах идет. Как тебя такой прославишь? Виноваты мы кругом: Одного себе оставишь И забудешь о другом. До пяты распустишь косы И вперишь глаза во тьму, И далекие покосы Вдруг припомнятся ему. И когда к губам губами Ты прильнёшь, смеясь, губя, Он любыми именами Назовёт в ответ тебя. *** В степях немятый снег дымится, Но мне в метелях не пропасть, - Одену руку в рукавицу Горячую, как волчья пасть. Плечистую надену шубу И вспомяну любовь свою, И чарку поцелуем в губы С размаху насмерть загублю. А там за крепкими сенями Людей попутных сговор глух. В последний раз печное пламя Осыплет петушиный пух. Я дверь раскрою, и потянет Угаром банным, дымной тьмой... О чём глаз на глаз нынче станет Кума беседовать со мной? Луну покажет из-под спуда, Иль полыньёй растопит лёд, Или синиц замёрзших груду Из рукава мне натрясёт? [1933] *** Чтоб долго почтальоны не искали, Им сообщу с предсумрачной тоской: Москва, в Москве 4-я Тверская, Та самая, что названа Ямской. На ней найди дом номер 26, В нем, горестном, квартира 10 есть. О почтальон, я, преклонив колени, Молю тебя, найди сие жилье И, улыбнувшись Вяловой Елене, Вручи письмо печальное мое. Декабрь 1935, Рязань Последние стихи Прощание c друзьями Друзья, простите за всё – в чем был виноват, Я хотел бы потеплее распрощаться с вами. Ваши руки стаями на меня летят – Сизыми голубицами, соколами, лебедями. Посулила жизнь дороги мне ледяные – С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца. Есть такое хорошее слово – родныя, От него и горюется, и плачется, и поется. А я его оттаивал и дышал н него, Я в него вслушивался. И не знал, я сладу с ним. Вы обо мне забудете, – забудьте! Ничего, Вспомню я о вас, дорогие мои, радостно. Так бывает на свете – то ли зашумит рожь, То ли песню за рекой заслышишь, и верится, Верится, как собаке, а во что – не поймешь, Грустное и тяжелое бьется сердце. Помашите мне платочком за горесть мою, За то, что смеялся, покуль полыни запах… Не растут цветы в том дальнем, суровом краю, Только сосны покачиваются на птичьих лапах. На далеком, милом Севере меня ждут, Обходят дозором высокие ограды, Зажигают огни, избы метут, Собираются гостя дорогого встретить как надо. А как его надо – надо его весело: Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было, Чтобы только полено в печи потрескивало, А потом бы его полымем надвое разбило. Чтобы затейные начались беседы… Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны. Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, – __________________________________ я еду Собирать тяжелые слезы страны. А меня обступят там. качая головами, Подпершись в бока, на бородах снег. «Ты зачем, бедовый, бедуешь с нами, Нет ли нам помилования, человек?» Я же им отвечу всей душой: «Хорошо в стране нашей, – нет ни грязи, ни сырости, До того, ребятушки, хорошо! Дети-то какими крепкими выросли. Ой и долог путь к человеку, люди, Но страна вся в зелени – по колени травы. Будет вам помилование, люди, будет, Про меня ж, бедового, спойте вы…» 1936 Снегири взлетают красногруды Скоро ль, скоро ль на беду мою Я увижу волчьи изумруды В нелюдимом, северном краю. Будем мы печальны, одиноки И пахучи, словно дикий мед. Незаметно все приблизит сроки, Седина нам кудри обовьет. Я скажу тогда тебе, подруга: «Дни летят, как по ветру листьё, Хорошо, что мы нашли друг друга, В прежней жизни потерявши всё…» 1937 (лубянка) С двоюродной сестрой Павла Василева я познакомился в Питере в году 1986-м. Ей уже было лет 80. Она была вахтером в институте, где я был аспирантом. Всю жизнь она проработала учительницей французкого языка. Познакомившись, мы много разговаривали. Женщина была удивительная. Одна моя знакомая увидев ее с восхищением прошептала "породистая тетка". Однажды Елизавета Хрисанфовна (так звали сестру Васильева) пригласила меня в гости на чай. У ней было огромное собрание пластинок Шаляпина. Весь вечер мы пили чай и слушали Шаляпина. Как то Елизавета Хрисанфовна прочитала мне стихотворение "Прощание с друзьями" (см. выше). Удивительное впечатление, интонации, которые носили какой-то особый личный смысл. Последний раз редактировалось: Vladislav_133 (2008.12.02 15:30.21), всего редактировалось 3 раз(а) |
Vladislav_133
видимо горячий человек был. Похоже, такая судьба. На Гумилёва похоже. Знали на что шли. _________________ Скажи мне чей Крым, и я скажу кто ты. |
Николай Тряпкин.
Цитата Николай Иванович Тряпкин родился 19 декабря 1918 года в деревне Саблино Тверской губернии, в семье крестьянина-столяра.
В 1930 году семья перебралась в подмосковное село Лотошино, где Николай Иванович в 1939 году окончил школу, а затем поступил в Московский историко-архивный институт. Начавшаяся война резко изменила ход жизни. На фронт не взяли, и в числе эвакуированных Тряпкин оказался в деревне под Сольвычегодском, где впервые обратился к поэзии. Он признает, что русский Север сделал его поэтом. С тех пор в его поэзии господствует деревенский уклад, деревенская мистика. И даже переезд в Москву лишь укрепляет ее. Осенью 1943 года Тряпкин возвращается домой к родителям. В 1945 году показывает свои стихи Павлу Антокольскому, который не только одобрил их, но и содействовал публикации в журнале <Октябрь>. Почти до конца жизни поэт продолжает жить в Подмосковье, лишь незадолго до смерти получает московскую квартиру. Его любят, ценят и: не замечают. Выходят книги, о них пишут, но в целом его поэтическая философия <общего дела>, проистекающая из нравственных исканий русского народа, далека от господствующей лирики. Его поэзию очень ценили писатели круга <Нашего современника> - Юрий Кузнецов, Станислав Куняев. Он, может быть, оказался последним поэтом русской глубинки, русского лада. Он не был чисто крестьянским поэтом, но все пропускал через свой крестьянский мир. Он был вольным хранителем русского слова. Не боялся и затронуть трагические темы раскулачивания, коллективизации, тяжелой жизни крестьянства. В последний период своего творчества резко выступал против перестройки и разрушения России. Вошел в редколлегию газеты <День>, был ее постоянным автором и в каком-то смысле поэтическим символом. Один из последних классических поэтов России XX в. Умер в Москве 20 февраля 1999 года. Юрий Кузнецов незадолго до своей смерти писал о нем в газете <День литературы>: <Николай Тряпкин близок к фольклору и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, он парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полета: Бытовые подробности отзываются певучим эхом. Они дышат как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия. В линии Кольцов-Есенин, поэтов народного лада, Тряпкин - последний русский поэт. Трудно, и даже невозможно в будущем, ожидать появления поэта подобной народной стихии>. Нам остается надеяться, что в третьем тысячелетии значение поэтического слова Николая Тряпкина будет только возрастать, и молодые любители поэзии по-настоящему оценят недосягаемую уже для них народную поэтическую самобытность Николая Тряпкина. Его стремление быть с народом и привело поэта на баррикады Дома Советов в 1993 году, привело на страницы самой оппозиционной газеты <День>. Стихи А на улице снег... А на улице снег, а на улице снег, А на улице снег, снег. Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег, Запорошенных крыш, слег! А в скиту моем глушь, а в скиту моем тишь, А в скиту моем глушь, тишь. Только шорох страниц да запечная мышь, осторожная мышь, мышь. А за окнами скрип, а за окнами бег, А над срубами – снег, снег... Сколько всяких там гор! Сколько всяких там рек! А над ними все – снег, снег... Затопляется печь, приближается ночь. И смешаются – печь, ночь. А в душе моей свет. А врази мои – прочь. И тоска моя – прочь, прочь. Загорается дух, занимается дых. (А на улице – снег, снег.) Только шорох страниц. Да свечи этой вспых. (А за окнами – снег, снег). А в кости моей – хруст. А на жердочке – дрозд. Ах, по жердочкам – дрозд, дрозд. И слова мои – в рост. И страда моя – в рост. И цветы мои – в рост, в рост. А за окнами – снег. А за окнами – снег. А за окнами – снег, снег. Из-за тысячи гор. Из-за тысячи рек. Заколдованный снег, снег... 1968 *** И вновь кладбище. Сосны и трава. Ограды. Плиты. И цветы кипрея. И жалкие надгробные слова, Что не прочтешь без страха, не краснея. И только слышишь – скрипнул коростель. Да чуешь гул со сводов мирозданья... И вот – стучит бессменная капель: Ни имени. Ни отчества. Ни званья. 1962 *** А жизнь прошла. Закончены ристанья. Исправим печь. И встретим холода. И только смутный гул воспоминанья Проходит вдруг по жилам иногда. Он пронесется там, как в шахтах воды, Промчится гул — и снова забытье. И перед древним сумраком природы Горит свеча — окошечко мое. А жизнь прошла. Закончены ристанья. Исправим печь. И встретим холода. И только смутный гул воспоминанья Проходит вдруг по жилам иногда. Он пронесется там, как в шахтах воды, Промчится гул — и снова забытье. И перед древним сумраком природы Горит свеча — окошечко мое. А жизнь прошла. Закончены ристанья. Исправим печь. И встретим холода. И только смутный гул воспоминанья Проходит вдруг по жилам иногда. Он пронесется там, как в шахтах воды, Промчится гул — и снова забытье. И перед древним сумраком природы Горит свеча — окошечко мое. А жизнь прошла. Закончены ристанья. Исправим печь. И встретим холода. И только смутный гул воспоминанья Проходит вдруг по жилам иногда. Он пронесется там, как в шахтах воды, Промчится гул — и снова забытье. И перед древним сумраком природы Горит свеча — окошечко мое. *** Летела гагара 1 Летела гагара, Летела гагара На вешней заре. Летела гагара С морского утеса Над тундрой сырой. А там на болотах, А там на болотах Брусника цвела. А там на болотах Дымились туманы, Олени паслись. 2 Летела гагара, Кричала гагара, Махала крылом. Летела гагара Над мохом зеленым, Над синей водой. Дымились болота, Дымились болота На теплой заре. Дымились болота. Туманились травы, Брусника цвела. 3 Кричала гагара, Кричала гагара Над крышей моей. Кричала гагара, Что солнце проснулось, Что море поет. Что солнце проснулось, Что месяц гуляет, Как юный олень. Что месяц гуляет, Что море сияет, Что милая ждет. _________________ http://asm.shadrinsk.net |
Цитата Николай Николаевич Туроверов - уроженец станицы Старочеркасской, донской казак. Перед войной он закончил реальное училище, а с началом войны в 1914г. поступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк, воевал, потом -ускоренный выпуск Новочеркасского военного училища и снова фронт.
После Октября вернулся на Дон, и в отряде есаула Чернецова сражался с большевиками. Участвовал в Ледяном походе, был четырежды ранен. В ноябре 1919 г. стал начальником пулеметной команды Атаманского полка, музей которого потом вывез во Францию. За несколько месяцев до исхода награжден Владимиром 4-й степени. На одном из последних пароходов врангелевской эвакуации покинул Крым. Затем был лагерь на острове Лемнос, Сербия, Франция. Во время Второй Мировой войны воевал с немцами в Африке в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона, которому посвятил поэму "Легион". Вернувшись в Париж, работал в банке и активно участвовал в жизни белоэмигрантов - казаков. Создал "Кружок казаков-литераторов", возглавлял Казачий Союз, был главным хранителем уникальной библиотеки генерала Дмитрия Ознобишина. Умер поэт Туроверов в 1972г. и похоронен на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. В России вышла книга его стихов: Туроверов Н.Н. Двадцатый год - прощай, Россия! - М., 1999. Стихи Покров Эту землю снова и снова Поливала горячая кровь. Ты стояла на башне Азова Меж встречающих смерть казаков. И на ранней заре, средь тумана, Как молитва звучали слова: За Христа, за святого Ивана, За казачий престол Покрова, За свободу родную, как ветер, За простую степную любовь, И за всех православных на свете, И за свой прародительский кров. Не смолкало церковное пенье; Бушевал за спиною пожар; Со стены ты кидала каменья В недалеких уже янычар И хлестала кипящей смолою, Обжигаясь сама и крича... Дикий ветер гулял над тобою И по-братски касался плеча: За святого Ивана, за волю, За казачью любовь навсегда!.. Отступала, бежала по полю И тонула на взморье орда. Точно пьяная ты оглянулась, - Твой сосед был уродлив и груб; Но ты смело губами коснулась Его черных, запекшихся губ. Крым Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня, Я с кормы всё время мимо В своего стрелял коня. А он плыл, изнемогая, За высокою кормой, Всё не веря, всё не зная, Что прощается со мной. Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь всё плыл, теряя силы, Веря в преданность мою. Мой денщик стрелял не мимо, Покраснела чуть вода… Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда. В эту ночь мы ушли от погони В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей. И запомнил, и помню доныне Наш последний российский ночлег, - Эти звёзды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег. Стерегло нас последнее горе После снежных татарских полей - Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей. Всё иссякнет - и нежность, и злоба, Всё забудем, что помнить должны, И останется с нами до гроба Только имя забытой страны. *** Не для меня придет весна, Не для меня Дон разольется. Там сердце девичье забьется С восторгом чувств – не для меня И сердце девичье забьется С восторгом чувств – не для меня Не для меня цветут сады, В долине роща расцветает, Там соловей весну встречает, Он будет петь не для меня. Не для меня журчат ручьи Текут алмазными струями, Там дева с черными бровями, Она растет не для меня. Не для меня цветут цветы, Распустит роза цвет душистый Сорвешь цветок, а он завянет Такая жизнь не для меня. Не для меня придет Пасха, За стол родня вся соберется Вино по рюмочкам польется– В пасхальный день не для меня А для меня кусок свинца, Он в тело белое вопьется И слезы горькие прольются Такая жизнь, брат, ждет меня. ЗНАМЯ Мне снилось казачье знамя, Мне снилось - я стал молодым. Пылали пожары за нами, Клубился пепел и дым. Сгорала последняя крыша, И ветер веял вольней, Такой же - с времен Тохтамыша, А, может быть, даже древней. И знамя средь черного дыма Сияло своею парчой, Единственной, неопалимой, Нетленной в огне купиной. Звенела новая слава, Еще неслыханный звон... И снилась мне переправа С конями, вплавь, через Дон. И воды прощальные Дона Несли по течению нас, Над нами на стяге иконы, Иконы - иконостас; И горький ветер усобиц, От гари став горячей, Лики всех Богородиц Качал на казачьей парче.
|
Иеромонах Роман (Матюшин)
Цитата Родился 16 ноября 1954 в семье сельской учительницы. Закончил филологический факультет в университете в Элисте, преподавал в школе.
Стихи Александр начал писать в юности, уже ранние его стихи отличаются поэтической грамотностью. Призвание к монашеству (и об этом есть свидетельство в стихах) он ощутил уже в ранней юности. В 1983 году принял монашеский постриг в Псково-Печерском монастыре, потом служил на приходах Псковщины, в Киево-Печёрской лавре после её открытия. В 1985 рукоположен во иеромонахи. (Мать его, Зоя Николаевна, также приняла монашеский постриг под именем Зосимы.) В 1993 году митрополит Петербургский Иоанн подарил иеромонаху Роману свою книгу <Битва за Россию> с напутствием: <Всечестному о. Роману, церковному певцу - на добрую память>. С 1994 года отец Роман по благословению правящего архиерея Псковского Евсевия живёт и служит в скиту Ветрово (Псковский клир) близ Псково-Печеpской лавpы. 9 октября 2003 года иеромонах Роман затворился от мира. Песни на стихи иеромонаха Романа исполняются Жанной Бичевской, Олегом Погудиным, Сергеем Безруковым, Максимом Трошиным. А первый снег, а первый снег потает, А снег второй, а снег второй сойдёт. А третий снег, а третий снег оставит В душе моей нерадостный полёт. А первый дом согреет и отправит, Мать перекрестит с отчего крыльца. А дом казённый болью напитает, А в третьем - коридоры без конца. А первый друг о верности забудет, А друг второй, увы, не так поймёт. А третий друг, конечно, не осудит - Он просто не узнает и пройдет. 26 декабря 1992. Каменец * * * Я сегодня уже не усну. Разве это с тобой не бывает? Мокрый ясень глядит на луну, Под луною чему-то внимает. Утомился и он на ветру Различать невесёлые лица. И ему нелегко на миру, Отрешаясь, в молитве забыться. Было время, и он зеленел, Слушал птиц, принимал хороводы, А когда облетел-оскудел - Усмотрел письмена Небосвода. Без листвы он смертельно озяб, Но обрёл откровенье столетий И скользит, запоздало слезя, Пятерней по стихирам созвездий. Мне сегодня никак не уснуть, Всколыхнула пора оскуденья... Мокрый ясень глядит на луну, Правит Богу Всенощное бденье. 29 января 1993. Каменец * * * Затворюсь, закроюсь, замолчу В старом доме у речной излуки. Упокоюсь от молвы чуть-чуть, Напитаюсь досыта разлукой. Нет меня. Забудьте обо мне. Умер я. Кому какое дело? Видно, вам пригрезилось во сне, Что я жил и пел на свете белом. Белый свет! Так отчего ж ты бел? От висков, тобою убелённых? Или есть ещё мрачней удел - Мир иной, гееной опалённый? О, сравненье - по сердцу ножом! И в безмолвье нет отдохновенья. Белое и в белом не нашёл, Что ж за гробом жаждать просветленья? О язык мой! Ропотом давлюсь, Падаю крестом перед божницей. Замолчу, закроюсь, затворюсь... Только б со Христом не разлучиться. 9 февраля 1993. Поезд Псков-Москва * * * Уже не жажду исцеленья, Хотя надежды не отверг. Свои молебные прошенья В молчанье скорбное облек... И в храме, пред иконой строгой, Склоняюсь, позабыв слова... И вновь я не отринут Богом, И вновь душа моя жива. И, постигая смысл науки, Не смею ни о чём просить. ...Учусь благодарить за муки, А значит - Человеком быть. 10 января 1993. Боровик * * * Ещё не все объезжены места, Не до последней выплаканы строфы. И всюду - Лик Распятого Христа, И всюду - продолжение Голгофы. 7 января 1994. Боровик * * * Цвет голубой и цвет зелёный, Что боле радости виной? Иль тот небесный, отдалённый, Иль этот близкий нам, земной? Я разрывался в раздвоенье, В непостоянстве, как во зле, Искал порою утешенье То в небесах, то на земле. Цвета, любимые доселе, Причина тишины и бурь, - Жизнеликующая зелень И духоносная лазурь. Душе! Едино на потребу! Мимоходящим отболей! ...И снова радуемся небу, Не забывая о земле. 13 февраля 1994. Скит Ветрово * * * Мой старый вяз, тебя уж нет, А сколько зим и сколько лет У дома моего стоял, Обрыв корнями охранял. Я залезал к тебе в дупло, Смотрел на рвы и на село. За Царской школой, невпопад, - В соломе, дранке крыши хат. Под горкой Яковской вдали - Десна (или её разлив). И Брянский лес, и горизонт - Не перечислить всех красот. Мой старый вяз, ведь это ты Дарил мне столько красоты. Но как бы жизнью ни служил, Позднее больше удружил. Пример особый навсегда Своею смертью преподал: Тем, кто тебя четвертовал, Тепло души своей отдал. 16 февраля 1994. Скит Ветрово *** О чём волнуешься, берёза?- Зачем тоскуешь в поздний час? И изредка теряешь слезы, - Ты плачешь, милая, о нас. О нас, разумных, но заблудших, Ведь мы от Бога отошли. Найти хотели жизни лучшей, Но кроме горя не нашли. О нас, самолюбивых людях, Почтенных Богом выше всех, Презревших правду, горделивых И возлюбивших гнусный грех. Что мы забыли назначенье,.. От цели жизни унеслись. Не дали вечности значение, В погонь за ветром понеслись! Что в Божий храм ходить не стали, Но к басням слух свой преклонив, Молиться Богу перестали... Свет вечный мраком заслонив! И в демоническом стремлении Красу природы затоптав... И отличились в извращении - Себя на веки запятнав. Для многих Бог - насмешка ныне Позором вера обнята... И вся поругана святыня Пришла глумленью полнота. Не плачь, родимая берёза, Ведь люди сами знают всё. Пока не поздно, пусть льют слёзы За отступление своё. Иначе враг людей - беспечность Своё злодейство завершит. Разлучит с Богом на всю вечность И в ад кромешный заключит! *** Слава Богу, снова я один, Снова я лампадку затеплю, Суету оставив позади, Господу молитву пролию. В эту ночь в сиянии луны Хорошо тебе, душе, одной Воззывать и Нему из глубины: Господи, услыши голос мой. За окном морозится- январь, Млечный путь без края и конца. Всякое дыхание и тварь Славит, славит Своего Творца. Стекла в украшениях резных, Замер под сугробами погост. На верхушке стынушей сосны Птицами таится стайка звезд. Сосны клонят головы свои, Совершая воздеянье рук, И перебирают в забытьи Четки ледяные на ветру. И земля, не зная суеты, Дышит чистотою голубой. Дерева, дороги и кусты - Все кругом исполнено Тобой. Служит Богу весь подлунный мир, Тихий лес над спящею рекой. О, места, забытые людьми, Лобызаю дивный ваш покой. Все внимает Богу не дыша, Господи, дела Твои святы. Что ж ты плачешь, глупая душа, Иль и ты коснулась чистоты ? Слава Богу, снова я один, Снова я лампадку затеплю, Суету оставив позади, Господу молитву пролию. *** Все деревья тронулись рассудком, Хоть рассудка у деревьев нет. Беспрерывно, уже третьи сутки Рвут с себя осенний туалет. Разодрав нарядность одеяний, Лоскуты под ноги раскидав, Неуютной моросяшей ранью Побрели неведомо куда. Побрели без славы и почета, Босиком, без пищи, налегке, Отрешенно бормоча о чем-то На своем древесном языке... Осень, непогодою карая, В слякоти утопится сама, А убогих странников покроет Ризами, как инеем зима. 19 - 23 августа 1981 г.
|
*** О, не лети так, жизнь!.. Слегка замедли шаг. Другие вон живут, Неспешны и подробны, А я живу - мосты, Вокзалы, ипподромы Промахивая так, Что только свист в ушах!.. О, не лети так, жизнь!.. Мне сорок с лишним лет. Позволь перекурить Хотя 6 вон с тем пьянчужкой. Не мне, так хоть ему Немного посочувствуй, - Ведь у него, поди, И курева-то нет!.. О, не лети так, жизнь!.. Мне важен и пустяк. Вот город, вот театр, Дай прочитать афишу, И пусть я никогда Спектакля не увижу, Зато я буду знать, Что был такой спектакль!.. О, не лети так, жизнь!.. Я от ветров рябой. Позволь мне этот мир Как следует запомнить, А если повезет, То даже и заполнить Хоть чьи-нибудь глаза Хоть сколъ-нибудь собой!.. О, не лети так, жизнь!.. На миг, но задержись!.. Уж лучше ты меня Калечь, пытай и мучай, Пусть будет все: болезнь, Тюрьма, несчастный случай, Я все перенесу, Но не лети так, жизнь!.. 1986 ВЕСЕННИЙ ЭТЮД И ветка в темноте хрустит и гнется, И громоздятся сонные грачи, И разом все невидимые гнезда Тревожно зажигаются в ночи. Чердачный кот, неряшлив и печален, С усталой морды стряхивает сны, Бредет смешной и маленький, как Чаплин, В индустриальном грохоте весны... 1964 ДВОР Вечером мой двор угрюмо глух, Смех и гомон здесь довольно редки, - Тайное правительство старух Заседает в сумрачной беседке. Он запуган, этот бедный двор, Щелк замка - и тот, как щелк затвора. Кто знавал старушечий террор, Согласится, - нет страшней террора. Пропади ты, чертова дыра, Царство кляуз, плесени и дуста!.. Но и в мрачной пропасти двора Вспыхивают искры вольнодумства. Якобинским флагом поутру Возле той же старенькой беседки Рвутся из прищепок на ветру Трусики молоденькой соседки!.. 1974 СПАСИБО В наш трудный, но все-таки праведный век, Отмеченный потом и кровью, Не хлебом единым ты жив, человек, - Ты жив, человек, и любовью. Не злись, что пришла - оттеснила дела, Не злись, что пришла - не спросила, - Скажи ей спасибо за то, что пришла, - Скажи ей за это спасибо!.. Когда удается одерживать верх Тебе над бедою любою, - Не волей единой ты жив, человек, - Ты жив, человек, и любовью. Не хнычь, что была, мол, строптива и зла, Не хнычь, что была, мол, спесива, - Скажи ей спасибо за то, что была, - Скажи ей за это спасибо!.. ПЕРВЫЙ СНЕГ Еще вчера, — как снимок дилетанта, — Осенний день расплывчат был и слеп, А нынче скрупулезно и детально Его дорисовал внезапный снег. Еще вчера проступки цвета сажи И прегрешений серые мазки Казались органичными в пейзаже Чумазой и расхристанной Москвы. А нынче смотрим в окна с изумленьем - Весь мир присыпан белым на вершок!.. И кажется чернейшим преступленьем Вчерашний незатейливый грешок. Белым-бело!.. И в этом белом гимне Приходит к нам, болезненно остра, Необходимость тут же стать другими, Уже совсем не теми, что вчера. Как будто Бог, устав от наших каверз, От слез и драк, от кляуз и нытья, — Возвел отныне снег, крахмал и кафель В разряд святых условий бытия. И кончились бои, и дрязги стихли, И тишина везде вошла в закон Как результат большой воскресной стирки Одежд, религий, судеб и знамен... 1975 |
Может кто-нибудь рассказать об авторе этого стихотворения? Знаю только что это Виктор Урин.
НАУЧИТЕ. Научите людей быть добрыми, Научите слова быть нежными; Поцелуи пусть будут долгими, Обожанья пусть будут грешными. Пусть в разлуке терпенье ценится, А при встрече надежда сбудется; Научите других довериться, Научите себя додуматься. Пусть для вас под губами беглыми Губы милой цветут черешнями; Научите снега быть белыми, Научите быть ливни вешними. Чтобы стали глаза бездонными, Обожания - сокровенными. Научите людей быть добрыми, Научите слова быть верными. |
Геннадий Федорович Шпаликов
Цитата
Окончил Киевское суворовское училище. С 1959 по 1964 г. год учился во ВГИКе на сценарном факультете. Первой супругой была известный сценарист Наталья Рязанцева Вторая жена Гулая, Инна Иосифовна. Тоже развелись. Его первой серьёзной работой в кино стал фильм «Застава Ильича». Писал песни на свои стихи. Вышла книга «Избранное» (1979). В 1964 году на экраны страны вышел один из лучших фильмов отечественного кинематографа «Я шагаю по Москве». Песня с одноимённым названием, звучавшая в нём, и сценарий самого фильма принадлежали перу Шпаликова. В те годы он был одним из самых многообещающих и талантливых молодых кинематографистов. Повесился. Похоронен на столичном Ваганьковском кладбище. Вскоре покончила с собой вторая жена Шпаликова. * * * На меня надвигается По реке битый лед. На реке навигация, На реке пароход. Пароход белый-беленький, Дым над красной трубой. Мы по палубе бегали - Целовались с тобой. Пахнет палуба клевером, Хорошо, как в лесу. И бумажка наклеена У тебя на носу. Ах ты, палуба, палуба, Ты меня раскачай, Ты печаль мою, палуба, Расколи о причал. * * * Ах, утону я в Западной Двине Или погибну как-нибудь иначе,- Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут. Они меня на кладбище снесут, Простят долги и старые обиды. Я отменяю воинский салют, Не надо мне гражданской панихиды. Не будет утром траурных газет, Подписчики по мне не зарыдают, Прости-прощай, Центральный Комитет, Ах, гимна надо мною не сыграют. Я никогда не ездил на слоне, Имел в любви большие неудачи, Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут. * * * Я шагаю по Москве, Как шагают по доске. Что такое - сквер направо И налево тоже сквер. Здесь когда-то Пушкин жил, Пушкин с Вяземским дружил, Горевал, лежал в постели, Говорил, что он простыл. Кто он, я не знаю - кто, А скорей всего никто, У подъезда, на скамейке Человек сидит в пальто. Человек он пожилой, На Арбате дом жилой,- В доме летняя еда, А на улице - среда Переходит в понедельник Безо всякого труда. Голова моя пуста, Как пустынные места, Я куда-то улетаю Словно дерево с листа. * * * Посвящается Феллини Мертвец играл на дудочке, По городу гулял, И незнакомой дурочке Он руку предлагал. А дурочка, как Золушка, Ему в глаза глядит,- Он говорит о золоте, О славе говорит. Мертвец, певец и умница, Его слова просты - Пусты ночные улицы, И площади пусты. <Мне больно, мне невесело, Мне холодно зимой, Возьми меня невестою, Возьми меня с собой>. СОН Там, за рекою, Там, за голубою, Может, за Окою, Дерево рябое. И вода рябая, Желтая вода, Еле выгребаю, Я по ней плыву, Дерево рябое На том берегу. Белая вода - Ты не море, Горе - не беда, Просто горе. * * * О, когда-нибудь, когда? Сяду я себя забуду, Ненадолго - навсегда, Повсеместно и повсюду. Все забуду, разучусь, И разуюсь и разденусь, Сам с собою разлучусь От себя куда-то денусь. * * * Не принимай во мне участья И не обманывай жильем, Поскольку улица, отчасти, Одна - спасение мое. Я разучил ее теченье, Одолевая, обомлел, Возможно, лучшего леченья И не бывает на земле. Пустые улицы раскручивал Один или рука в руке, Но ничего не помню лучшего Ночного выхода к реке. Когда в заброшенном проезде Открылись вместо тупика Большие зимние созвездья И незамерзшая река. Все было празднично и тихо И в небесах и на воде. Я днем искал подобный выход, И не нашел его нигде. |
Цитата ХОДАСЕВИЧ, ВЛАДИСЛАВ ФЕЛИЦИАНОВИЧ (1886–1939), русский поэт, литературный критик, мемуарист. Родился 16 мая 1886 в Москве в семье польского дворянина; его дед по матери перешел из иудаизма в православие, а мать была воспитана ревностной католичкой. Сам он, однако, считал, что наиболее значительная роль в духовном воспитании детских лет принадлежала его кормилице, тульской крестьянке Е.А.Кузиной. Неукорененность в российской почве и вместе с тем ощущение своей чуждости польскому менталитету («России – пасынок, а Польше – не знаю сам, кто Польше я...») создали особый психологический комплекс, который ощущался в поэзии Ходасевича с самой ранней поры.
'Отчасти вследствие обстоятельств личной жизни, отчасти из-за болезни (туберкулеза)' - по его собственным словам - Ходасевич не смог завершить курс обучения в Московском университете, однако в литературной жизни начала века он принимал самое деятельное участие. В 1900-1910-е годы он печатает стихи, статьи, рецензии в ведущих русских литературных журналах ('Весы', 'Русская мысль' и другие), творчески общается с В. Брюсовым, А. Белым, М. Волошиным и многими другими литераторами, выступает на вечерах Московского литературно-художественного кружка, совершает удачную в творческом отношении поездку в Италию. Но одновременно с этим - непрекращающиеся болезни, тяжелые потрясения от трех смертей: обоих родителей и лучшего друга - поэта Самуила Киссина. Дисгармония эта продолжается и после Октябрьской революции, которую Ходасевич, по свидетельству жены, 'принял с огромной радостью'. С одной стороны, постоянно растет авторитет его как мастера и знатока поэзии. Он продолжает писать и публиковать стихи: в 1920 и 1922 годах выходят сборники 'Путем зерна' и 'Тяжелая лира', ставшие крупными явлениями и русской поэзии и принесшие автору настоящую славу и широкую известность. Но была и 'другая сторона': очень скорое разочарование в культурном потенциале революции, усугубившееся впечатлениями гражданской войны, продолжавшаяся болезнь, к которой прибавились нервные срывы из-за сложной семейной ситуации, отсутствие необходимых лекарств и ничуть не улучшившееся материальное положение... Все эти обстоятельства и привели к тому, что в 1922 году Ходасевич вместе с Н. Берберовой (ставшей впоследствии его женой) уезжает за границу. Вначале это была еще не эмиграция, а только творческая командировка от Наркомпроса, но постепенно приходит решение не возвращаться в Россию. Женился он рано, не достигнув и 19 лет, на красавице Марине Рындиной. Ходасевич — бедный студент, поэт-декадент, а она — богачка, миллионщица. Летом они жили в имении Марины. Она любила вставать рано и в одной ночной рубашке, но с жемчужным ожерельем на шее садилась на лошадь и носилась по полям и лесам. Ну, а Владя Ходасевич сидел в комнате с книгой в руках. Читал. И вот однажды раздался чудовищный топот, и в комнату Марина ввела свою любимую лошадь. Молодой муж был потрясен. Естественно, Ходасевич не мог долго сносить развлечения-эскапады своей жены, и они расстались. Ходасевич в обращении к ней написал: «Иди, пляши в бесстыдствах карнавала...» Вторая жена Ходасевича Анна Чулкова была почти полной противоположностью первой: тиха, задумчива и покорна. Но именно это, возможно, и не устраивало Ходасевича — поди разберись с поэтами, что им нужно?! С Берберовой Ходасевич прожил десять лет. Вначале все было относительно хорошо. «Мы сидим с Ходасевичем в остывшей к ночи комнате, вернее, он, как почти всегда, когда дома, лежит, а я сижу в ногах у него, завернувшись в бумазейный капотик, и мы говорим о России, где начинается стремительный конец всего — и старого, и нового, блеснувшего на миг. Всего того, что он любил...» Так Нина Берберова писала в воспоминаниях, и она же вот так оценивала свое житье с Ходасевичем: «Прежде всего, два товарища, два друга, попавшие в беду». Беда — это эмиграция. В январе 1939 года Ходасевич серьезно заболевает и через полгода, 14 июля, умирает. Его похоронили на Бийянкурском кладбище в Париже. Провожали его две женщины — Ольга Марголина и Нина Берберова. Владислав Ходасевич прожил 53 года и два месяца. *** Взгляни, как солнце обольщает Пересыхающий ручей Полдневной прелестью своей, - А он рокочет и вздыхает И на бегу оскудевает Средь обнажившихся камней. Под вечер путник молодой Приходит, песню напевая; Свой посох на песок слагая, Он воду черпает рукой И пьет - в струе, уже ночной, Своей судьбы не узнавая. *** Мельница забытая В стороне глухой. К ней обоз не тянется, И дорога к мельнице Заросла травой. Не плеснется рыбица В голубой реке. По скрипучей лесенке Сходит мельник старенький В красном колпаке. Постоит, послушает - И грозит перстом В даль, где дым из-за лесу Завился веревочкой Над людским жильем. Постоит, послушает - И пойдет назад: По скрипучей лесенке, Поглядеть, как праздные Жернова лежат. Потрудились камушки Для хлебов да каш. Сколько было ссыпано - Столько было смолото, А теперь шабаш! А теперь у мельника - Лес да тишина, Да под вечер трубочка, Да хмельная чарочка, Да в окне луна. *** В час утренний у Santa Margherita Я повстречал ее. Она стояла На мостике, спиной к перилам. Пальцы На сером камне, точно лепестки, Легко лежали. Сжатые колени Под белым платьем проступали слабо... Она ждала. Кого? В шестнадцать лет Кто грезится прекрасной англичанке В Венеции? Не знаю - и не должно Мне знать того. Не для пустых догадок Ту девушку припомнил я сегодня. Она стояла, залитая солнцем, Но мягкие поля Панамской шляпы Касались плеч приподнятых - и тенью Прохладною лицо покрыли. Синий И чистый взор лился оттуда, словно Те воды свежие, что пробегают По каменному ложу горной речки, Певучие и быстрые... Тогда-то Увидел я тот взор невыразимый, Который нам, поэтам, суждено Увидеть раз и после помнить вечно. На миг один является пред нами Он на земле, божественно вселяясь В случайные лазурные глаза. Но плещут в нем те пламенные бури, Но вьются в нем те голубые вихри, Которые потом звучали мне В сияньи солнца, в плеске черных гондол, В летучей тени голубя и в красной Струе вина. И поздним вечером, когда я шел К себе домой, о том же мне шептали Певучие шаги венецианок, И собственный мой шаг казался звонче, Стремительней и легче. Ах, куда, Куда в тот миг мое вспорхнуло сердце, Когда тяжелый ключ с пружинным звоном Я повернул в замке? И отчего, Переступив порог сеней холодных, Я в темноте у каменной цистерны Стоял так долго? Ощупью взбираясь По лестнице, влюбленностью назвал я Свое волненье. Но теперь я знаю, Что крепкого вина в тот день вкусил я - И чувствовал еще в своих устах Его минутный вкус. А вечный хмель Пришел потом. *** Пробочка над крепким иодом! Как ты скоро перетлела! Так вот и душа незримо Жжет и разъедает тело. *** Снег навалил. Все затихает, глохнет. Пустынный тянется вдоль переулка дом. Вот человек идет. Пырнуть его ножом - К забору прислонится и не охнет. Потом опустится и ляжет вниз лицом. И ветерка дыханье снеговое, И вечера чуть уловимый дым - Предвестники прекрасного покоя - Свободно так закружатся над ним. А люди черными сбегутся муравьями Из улиц, со дворов, и станут между нами. И будут спрашивать, за что и как убил, - И не поймет никто, как я его любил. *** Висел он, не качаясь, На узком ремешке. Свалившаяся шляпа Чернела на песке. В ладонь впивались ногти На стиснутой руке. А солнце восходило, Стремя к полудню бег, И перед этим солнцем, Не опуская век, Был высоко приподнят На воздух человек. И зорко, зорко, зорко Смотрел он на восток. Внизу столпились люди В притихнувший кружок. И был почти невидим Тот узкий ремешок. *** Ты показала мне без слов, Как вышел хорошо и чисто Тобою проведенный шов По краю белого батиста. А я подумал: жизнь моя, Как нить, за Божьими перстами По легкой ткани бытия Бежит такими же стежками. То виден, то сокрыт стежок, То в жизнь, то в смерть перебегая... И, улыбаясь, твой платок Перевернул я, дорогая. Если про некоторых говорят : «трагической судьбы…», то про Ходасевича можно сказать «трагической души…». |
ТАТЬЯНА СНЕЖИНА Весной 1997 года страна была потрясена новой песней Аллы Пугачевой "Позови меня с собой". Сейчас бесполезно приводить цифры официальных тиражей кассет и компакт-дисков или подсчитывать тиражи пиратские. Достаточно сказать, что еще многие месяцы эта песня заполоняла наши улицы, звуча изо всех киосков звукозаписи - а это самый главный показатель популярности и всенародного признания. Слова буквально западали в душу, а мелодия сразу ложилась на память. Оставалась неизвестной лишь фамилия автора. Однако в мае на фестивале "Славянский базар" в Витебске Примадонна назвала ее - Татьяна Снежина. Выяснилось, что эта молодая девушка написала около 200 стихов и песен, но новых строк поклонникам ее творчества уже не суждено дождаться - в августе 95-го Татьяна Снежина трагически погибла. Ей было всего лишь 23 года… Поэзия Снежиной далека от академизма, скорее она ближе к народному песенному творчеству. Конечно, при желании можно найти огрехи в стиле и рифмах ее стихов, но никому не найти в них фальши и неискренности…. ЖЕНЩИНЕ Ты та, о ком сплетни разносят. За сорок тебе, ты одна. А что на душе - и не спросят. Быть может, твоя в том вина? О принце всегда ты мечтала, Ты многих любила, ждала. Когда же любовь ты теряла, Что счастлива всем ты лгала. Кожа устала от грима, А хочется так быть красивой. Совсем ни к чему та морщинка, Что прячешь под прядью волос. Труднее всё плечи расправить, Мешают года за спиной, Так трудно что-либо исправить, Трудней это сделать одной. За день так уставшие ноги От туфель спешишь отделить. Высокий каблук сейчас в моде, Хоть больно, а надо носить. В душе поселилась разруха, У зеркала дома застыв, В глазах промелькнёт - ты старуха, А руки докажут, косметику смыв. А сердце так часто порою В груди о себе даёт знать. То раньше болело любовью. Теперь - к врачу надо бежать. Ты та, о ком сплетни разносят, За сорок тебе, но стройна. А годы всё дальше уносят, Как прежде, идёшь ты одна. ЗВЕЗДА МОЯ Звезда моя, ты не сияй в печали, Не обнажай души моей при всех, К чему всем знать, что нас с тобой венчали И райский ад и непорочный грех. Зачем теперь ты светишь бесполезно На боль мою, сломавшую мне грудь? Мы встретимся с тобой у края бездны Я прилечу к тебе когда-нибудь... Ты знаешь всё - то много или мало, Была со мной ты в каждый миг земной, Ты в счастье мне так ласково сияла И плакала в тоске ночей со мной. Мы прятали за светом дня пороки И падали бессильно в ночь страстей. Звезда моя, мы слишком одиноки В потоке лет и беспросветных дней. Штыками лжи изранена в сраженьи, Душой скитаясь в глубине веков, Я не могла признаться в пораженьи, И исповедь не снимет всех оков. И вот теперь твой свет, как откровенье, Из чистоты не плачущих небес Зовёт меня к спасению забвеньем... Звезда моя, ты Ангел или Бес? ФИГАРО Когда сумрак ночи погасит свечи И рампы свет даст отдых глазам, Усталость тебя обнимет за плечи И волю даст запретным слезам. Тяжёлой рукой ты снимешь маску, Что тяжко сковала чувства твои, Уйдёшь от дневной придуманной сказки, Чтоб снова вернуться под своды свои. В усталых глазах ночное молчанье, Пустая дорога в кайме фонарей. Луна озарит твой профиль печальный И боль одиночества станет острей. Блуждающий сон крылом не укроет Усталого тела бессильный покой, Ты сильной рукой слёзы слабости скроешь, Сейчас ты один и будешь собой. И всё промелькнувшее за день сольётся В единый поток разноцветных огней. Ещё день один пролетел, не вернётся, Но вновь повторится сюжет этих дней. На след от слезы, скупой и солёной, На тень в уголках губ печальных Пьеро Кладёшь каждый день для публики вольной На хрупкую душу свой грим - Фигаро... Ведь им всё равно, кто есть ты под гримом, Как бьётся в груди и что на душе, Ты стал среди них давно пилигримом, Откуда пришёл, не помня уже. Всю ночь проведёшь без сна и без ласки, С тоскою своей один на один, А утром наденешь привычную маску. Ты вновь Фигаро! Ты всеми любим! *** У жизни столько лиц нелепых, будь то веселье или грусть… И столько песен недопетых, что я назвать все не берусь… Друзья, что были молодыми, сменили удаль на диван, И жизнь нас делает седыми, а счастье - лишь самообман… Любовь, что в небо уносила, состарилась уже давно. И что когда-то с нами было – осталось только в прошлом. Но… У жизни много лиц нелепых, будь то удача и любовь Когда мы снова молодеем и счастье окрыляет вновь. У жизни много повторений, но только лишь на первый взгляд. За каждым - тысячи мгновений, что светом солнечным пестрят. Ты не грусти так беззаветно о прошлом, что ушло давно. У жизни тысячи ответов. Твори из них свое «кино». *** А я судьбе наперекор Разрушу боль, пройду сквозь все преграды. Я совершу еще один повтор В забеге. В споре с жизнью за награды. А я судьбе наперекор Урву у счастья сладкие мгновенья. А я возвышу их до самых гор, Я им отдамся до самозабвенья. **** Я шла по пескам и долинам Бескрайней своей Души Я царство людей позабыла Стремясь отдохнуть в тиши Я плакала и смеялась Сражаясь с "Вселенской тоской" Я в озере Света купалась Пытаясь найти покой Я та, что в ночи смотрела Полет одинокой Души Я следом за ней полетела И вдруг оказалась в глуши Под сводами дикой сирени В хрустальных потоках ручья Меня поджидали сирены Манили, молитву шепча Скользящие серые тени Легли на закате дня И в зарослях дикой сирени Сиреною стала я Три зеркала - три ярких шара В приданое дали мне Три зеркала - три светлых шара Прекраснее нет на земле Я та, что застыв смотрела В коварные те зеркала Я та, чья душа зазвенела Натягиваясь как стрела Взрываясь огнем желаний Над бездной людских страстей Я вызов судьбе бросаю Сгорая в страсти своей Когда догорю без остатка На землю прольюсь дождем И снова бродить отправлюсь Пылая все тем же огнем Ушедшая так рано, но успевшая так много...[/b] |
Да, alfa!, какие у ней глаза. |
А стихи - никакие.... _________________ ...No One Here Get's Out Alive |
Лихоим писал(а): А стихи - никакие....Не соглашусь. В них есть искренность, в них есть боль, в них есть ощущение близкого конца, а ведь ей было всего 20. _________________ http://asm.shadrinsk.net |
Caeelin писал(а): Может кто-нибудь рассказать об авторе этого стихотворения? Знаю только что это Виктор Урин. Урин Виктор Аркадьевич (3.06.1924, Харьков). Фронтовик. Служил танкистом. Был ранен. Окончил в 1948 году Литинститут. Первый сборник стихов «Весна победителей» выпустил в 1946 году. В конце 1950-х - начале 1960-х годов о нём ходило много разных слухов. Полюбив различные автопробеги, он выпросил тогда у министра И.Лихачёва «газик», на котором откуда-то однажды привёз диковинного орла и стал расхаживать с ним по главным столичным улицам, изумляя неизбалованную публику. В другой раз поэт развёл у себя в квартире на паркетном полу костёр, за что схлопотал потом 15 суток. В начале 1960-х годов учитель Урина по Литинституту Павел Антокольский, возмутившись экстравагантным поступкам своего бывшего студента, решил раскритиковать его в «Литгазете». Мэтр ругал вроде бы стихи, но чувствовалось, что ему не по душе многие вольности поэта, которые он допускал в жизни. В начале 1970-х годов о поэзии Урина тепло писали М.Луконин и В.Солоухин. В 1974 году Урин был исключён из Союза писателей СССР. Одно время выпускал самиздатовский журнал «Мост», в котором напечатал свою «Поэму о Сахарове». В 1977 году эмигрировал в Америку. Фото не смогла найти. |
Всё так далеко от меня...ни хрена не нравится... |
бЗИК писал(а): Всё так далеко от меня...ни хрена не нравится...Дык, приведите примеры. _________________ http://asm.shadrinsk.net |
Биография Родился в Париже. Отец, Франсуа Бодлер, был художником, и с раннего детства прививал сыну любовь к искусству, водил его по музеям и галереям, знакомил со своими друзьями-художниками. Но мальчик потерял отца в тот год, когда ему исполнилось 6 лет. Год спустя мать Шарля вновь вышла замуж; отношения с отчимом у мальчика не сложились. Когда Шарлю исполнилось 11 лет, семья перебралась в Лион, и мальчика отдали в пансион. В 1836 году Бодлеры вернулись в Париж, и Шарль поступил в коллеж Людовика Святого[1], откуда был изгнан всего за год до окончания. В мае 1841 года Бодлера отправили в путешествие (это было как наказание), чтобы он «избавился от дурного влияния». Год спустя он вступил в право наследования, однако быстро начал проматывать отцовские деньги, и в 1844 году постановлением суда управление наследством было передано его матери, а сам Шарль отныне должен был получать ежемесячно лишь скромную сумму «на карманные расходы». Литературное творчество Писать он начал, когда получил наследство и стал вести жизнь богатого бездельника. Бодлеру принадлежит одно из наиболее внятных описаний воздействия гашиша на человеческий организм, которое на долгие годы стало эталоном для всех, кто писал о психотропных продуктах из конопли. С 1844 по 1848 Бодлер посещал «Клуб ассасинов», основанный Жаком-Жозефом Моро и употреблял давамеск (алжирскую разновидность гашиша). Теофиль Готье, активно участвовавший в жизни клуба, пишет, что Бодлер «принял гашиш единожды или дважды в ходе экспериментов, но никогда не употреблял его постоянно. Он имел больше склонности к другому сорту счастья, которое он покупал у химиков и носил в жилетном кармане». Впоследствии Бодлер пристрастился к опиуму, но к началу 1850-х гг. преодолел пристрастие и написал три больших статьи о своем психоделическом опыте, которые составили сборник «Искусственный рай» (1860). Две статьи из трех — «Вино и гашиш» (1851) и «Поэма о гашише» (1858) — посвящены каннабиноидам. Бодлер считал их воздействие интересным, но неприемлемым для творческой личности. По мнению Бодлера, «вино делает человека счастливым и общительным, гашиш изолирует его. Вино превозносит волю, гашиш уничтожает ее». Несмотря на это, в своих статьях он выступает как объективный наблюдатель, не преувеличивая психотропные эффекты гашиша и не впадая в излишнее морализаторство; поэтому и неутешительные выводы, которые он делает из своего опыта, воспринимаются с определенной долей доверия.[2] В 1857 году вышел поэтический сборник «Цветы зла», шокировавший публику настолько, что цензоры оштрафовали Бодлера и вынудили убрать из сборника 6 наиболее «непристойных» стихотворений. Тогда Бодлер обратился к критике и на этой ниве быстро добился успеха и признания. А в 1860 году он вернулся к поэзии и опубликовал сборник «Парижский сплин», состоявший из стихотворений в прозе. Болезнь В 1864 году Бодлер уехал в Бельгию, где провёл два с половиной года, несмотря на отвращение к скучной бельгийской жизни и на стремительно ухудшающееся здоровье. Будучи в церкви Сен-Лу в Намюре, Бодлер потерял сознание и упал прямо на каменные ступени. Его привезли в Париж и поместили в клинику, в которой он и скончался. Перед смертью врачи обнаружили у него первые признаки правостороннего паралича и тяжелейшей афазии, перешедшей позднее в полную потерю речи. Похоронен на кладбище Монпарнас Добавлено спустя 3 минуты 59 секунд: ПРОДАЖНАЯ МУЗА Любовница дворцов, о, муза горьких строк! Когда метет метель, тоскою черной вея, Когда свистит январь, с цепи спустив Борея, Для зябких ног твоих где взять хоть уголек? Когда в лучах луны дрожишь ты, плечи грея, Как для тебя достать хотя б вина глоток, - Найти лазурный мир, где в жалкий кошелек Кладет нам золото неведомая фея. Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна, Не веруя, псалмы ты петь принуждена, Как служка маленький, размахивать кадилом, Иль акробаткой быть и, обнажась при всех, Из слез невидимых вымучивая смех, Служить забавою журнальным воротилам. ДОН ЖУАН В АДУ Лишь только дон Жуан, сойдя к реке загробной И свой обол швырнув, перешагнул в челнок, - Спесив, как Антисфен, на весла нищий злобный Всей силой мстительных, могучих рук налег. За лодкой женщины в волнах темно-зеленых, Влача обвислые нагие телеса, Протяжным ревом жертв, закланью обреченных, Будили черные, как уголь, небеса. Смеялся Сганарель и требовал уплаты; А мертвецам, к реке спешившим из долин, Дрожащий дон Луис лишь показал трикраты, Что дерзкий грешник здесь, его безбожный сын. Озябнув, куталась в свою мантилью вдовью Эльвира тощая, и гордый взор молил, Чтоб вероломный муж, как первою любовью, Ее улыбкою последней одарил. И рыцарь каменный, как прежде, гнева полный, Взрезал речную гладь рулем, а близ него, На шпагу опершись, герой глядел на волны, Не удостаивая взглядом никого. ВАМПИР В мою больную грудь она Вошла, как острый нож, блистая, Пуста, прекрасна и сильна, Как демонов безумных стая. Она в альков послушный свой Мой бедный разум превратила; Меня, как цепью роковой, Сковала с ней слепая сила. И как к игре игрок упорный Иль горький пьяница к вину, Как черви к падали тлетворной, Я к ней, навек проклятой, льну. Я стал молить: "Лишь ты мне можешь Вернуть свободу, острый меч; Ты, вероломный яд, поможешь Мое бессилие пресечь!" Но оба дружно: "Будь покоен! - С презреньем отвечали мне. - Ты сам свободы недостоин, Ты раб по собственной вине! Когда от страшного кумира Мы разум твой освободим, Ты жизнь в холодный труп вампира Вдохнешь лобзанием своим!" ОТРАВА Вино любой кабак, как пышный зал дворцовый, Украсит множеством чудес. Колонн и портиков возникнет стройный лес Из золота струи багровой - Так солнце осенью глядит из мглы небес. Раздвинет опиум пределы сновидений, Бескрайностей края, Расширит чувственность за грани бытия, И вкус мертвящих наслаждений, Прорвав свой кругозор, поймет душа твоя. И все ж сильней всего отрава глаз зеленых, Твоих отрава глаз, Где, странно искажен, мой дух дрожал не раз, Стремился к ним в мечтах бессонных И в горькой глубине изнемогал и гас. Но чудо страшное, уже на грани смерти, Таит твоя слюна, Когда от губ твоих моя душа пьяна, И в сладострастной круговерти К реке забвения с тобой летит она. _________________ Дьявол не спит. С кем попало. Станислав Ежи Лец |
Не нравится..... прости.... |
Все же тяжело переводы читать. Хотелось бы по французки, но, увы, не знаю. _________________ http://asm.shadrinsk.net |
да, на любителя
De gustibus non est disputandum (лат) _________________ Дьявол не спит. С кем попало. Станислав Ежи Лец |
псих_одиночка писал(а): De gustibus non est disputandum (лат)у нас тут - обо всём спорят ВЕСЕЛЫЙ МЕРТВЕЦ Я вырою себе глубокий, черный ров, Чтоб в недра тучные и полные улиток Упасть, на дне стихий найти последний кров И кости простереть, изнывшие от пыток. Я ни одной слезы у мира не просил, Я проклял кладбища, отвергнул завещанья; И сам я воронов на тризну пригласил, Чтоб остров смрадный им предать на растерзанье. О вы, безглазые, безухие друзья, О черви! к вам пришел мертвец веселый, я; О вы, философы, сыны земного тленья! Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья; Иль пытки новые возможны для того, Кто - труп меж трупами, в ком все давно мертво? Шарль Бодлер _________________ А что это за девочка и где она живёт??? |
Элис
И то верно... СЛЕПЫЕ О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут Разыгран куклами, но в настоящей драме Они, как бледные лунатики, идут И целят в пустоту померкшими шарами. И странно: впадины, где искры жизни нет, Всегда глядят наверх, и будто не проронит Луча небесного внимательный лорнет, Иль и раздумие слепцу чела не клонит? А мне, когда их та ж сегодня, что вчера, Молчанья вечного печальная сестра, Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным С их похотливою и наглой суетой, Мне крикнуть хочется - безумному безумным: "Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?" Ш Бодлер _________________ Дьявол не спит. С кем попало. Станислав Ежи Лец |
«Есть имена, которые у нас всегда на слуху: Пушкин, Лермонтов, Блок, Ахматова, Цветаева, Маяковский, Тарковский, Друнина, Тушнова, Пастернак, и конечно, ещё много других. С этими именами нас худо-бедно познакомили ещё на школьной скамье, когда мало кто из нас был достаточно чуток и вдумчив для резонансного восприятия поэзии. К ним мы всё чаще обращаемся, достигая зрелости душевной, в поисках строк нам созвучных, ощущений нам знакомых, ответов нам нужных. Но сколько ещё имён остаётся нам незнакомо! Сколько имён предстоит нам открыть. Со сколькими поэтами мы можем породниться через строки их стихов…»
Алексей Шадринов Творчество Алексея Шадринова (1973-1992) – редкое явление в русской поэзии рубежа веков “Некоторые его стихотворения написаны с лермонтовской мощью” (Виктор Астафьев). Его таланту, пронзительно-ясному, открытому миру и людям, не суждено было расцвести в полную мощь. Алексей Шадринов был зверски замучен в армии в 1992 году, спустя день после того, как ему исполнилось 19 лет. * * * Холодный воздух - хрупкая слюда - Кладет на волны радужную млечность. Понять ли мне, о чем поет вода, Куда она змеится бесконечно... К чему весной утиный хоровод Заводит песню, звонкую, как трубы, Вода поет, и жизнь пока идет, Всё никуда и всё из ниоткуда. Рыдают гуси, клином размежив Поля небес, изрытых облаками. Моя душа над родиной летит, Обняв ее бесплотными руками... * * * Среди манер, привычек и улыбок Вороной белой вышел я на свет. И головою с треском бился в глыбу, Стремясь к тому, чего на свете нет. Среди доступных сердцу очертаний Я видел перевал через года, И глупый рой таинственных мечтаний Теперь, увы, уходит навсегда. Я не жалею - пусть они растают, Пусть их поглотит лунный свет. Мне отчего-то сильно не хватает Всего того, чего на свете нет. 1985-86 г. * * * Весь мир молчит, и занавес приподнят, И над речным задумчивым стеклом Плывет туман, как дым из преисподней, Из всех щелей, из всех лесных сторон. Я у костра смотрю на чудо света, Которое вершится каждый день. И, как всегда, во всем ищу ответа, И, как всегда, на все бросаю тень... Ищу ответ, но вижу лишь вопросы. Вот нахожу еще один вопрос: "Ну, почему простые эти росы Милей других, таких же чистых рос?" Поднялось солнце ярким караваем, И по смычку серебряных лучей Взлетел на небо гимн родного края На белых крыльях звонких лебедей! 1987 г. Рассветный край Ночная морось истощила кокон, На землю нитей прянули концы, И на заре, горя росистым соком, Качаются льняные бубенцы. Река хранит причудливость изгиба, Там след змеи пурпурной на песке, Там расцветает лилия, там рыба Взвилась клинком, сверкающим в прыжке. Светило дня, свою подъемля тяжесть, Взойдя, прожгло зеркальность глубины, На дне синеют каменные кряжи, Как горы заповеданной страны. Когда туман, окутавший березы, Поднялся ввысь, растаяв, как свеча,- Взвились стрижи, толклись жучки, стрекозы. И всякий был на кончике луча. Ореховый сонет Уходит мир моих блаженных снов. Так тают ограждающие ковы. Забавный мир! В нем не было основ. Я сам отверг готовые основы. Недолговечных зданий бытия. Благих итогов не опережая, Я вправе заявить, что я - не я, И видимая суть моя - чужая. Как быть? Она - мой самый тяжкий грех, Навязанный средой осуществленья. Я вправе заявить, что я - орех, Испорченный невидимым гниеньем... Но лишь ему - как путнику тропа, - Непрочный щит избитого забрала. Ведь так всегда: снаружи скорлупа, Внутри - распад основы матерьяла. Слепой Скажи мне, друг, одно лишь только слово: По-твоему я жив? - смешно... По-моему, из мрака гробового Мне вырваться теперь не суждено. Я не про свет, который не увижу, И мог бы жить без радости в глазах, - Я чувствую, я слышу, как на крышу Косых лучей струится бирюза. Я чью-то близость чувствую ладонью, Ловлю затылком твой скорбящий взгляд. Мне жить осталось трепетным одоньем, Всем тем, что было много лет назад. Те, кто живет, гоняются за счастьем. Его сейчас и зрячим не поймать. Звенит в стекло весеннее ненастье Сквозь темноты лоснящуюся прядь. Поблекший мир моих воспоминаний, Наивный бред колышется в мозгу... Как тяжело быть цепью состраданий И делать вид, что жить еще могу. *** Осенним днем, ни солнечным, ни тусклым, Глядело небо синью из-под век. В тени от зданий, переулком узким Шел человек. Неверным светом окна перегнуло В стекольный глянец, липкий, словно лак. От солнца в тень бросался переулок, Ругаясь хриплым голосом собак. В проемах стен объемистые дыры Бросали холод снегом из руки. И в тишине расплывчатым пунктиром Бегущий воздух резали шаги. А я стоял в изломе перекрестка, Неверный страх ворочался на дне; Усталым псом, плетущимся с поноской, Угрюмый призрак близился ко мне. Все ближе, ближе шарканье подошвы; Все тише шелест листьев и травы. Вот тишина метнулась, словно кошка, И затаилась в лоне синевы. Но минул он, как нас минует время. Оно уйдет, а мы уже в другом. А мы не видим, мы кричим со всеми Кому-то вдаль за вечностью вдогон. Уже прошел, уже за поворотом, Но все как будто стало не таким, И было что-то до переворота Теперь уже развеянное в дым... Осенним днем, ни солнечным, ни тусклым, Глядело небо синью из-под век. В тени от зданий, переулком узким Шел человек. |
alfa!
Да, а парень то был талантливый. Многим маститым поэтам до него далеко. Этому научиться нельзя, это от бога. |
Vladislav_133
Да, согласна. Ты создал замечательную тему. Может, многие не довольны, что я не выкладываю здесь маститых поэтов. Но с их биографией и стихами мы действительно мало-мальски были знакомы в школьные и студенческие годы. Мне хотелось бы познакомить именно с теми поэтами, чей поэтический дар ярко вспыхнул, как звезда, и сгорел… по разным причинам. Но оставил свой след. У каждого из них своя судьба… НИКА ТУРБИНА (1974-2002) Первая книга Ники («Черновик») была опубликована, когда девочке было всего 9 лет. В 12 (!) лет Ника Турбина становится обладательницей самой престижной премии в области поэзии: в Венеции ей вручают «Золотого льва» (до неё из русских поэтов этой награды была удостоена лишь Анна Ахматова) Но Анне Андреевне Ахматовой при получении премии было за шестьдесят, а Нике - 10 с небольшим. Оправдала ли она свое имя, данное ей при рождении Ника - "богиня Победы" - судить не нам. Как и давать оценку ее странной Судьбе и тому ошеломляющему Дару, что принес в ее жизнь больше горечи, чем сладости и больше разочарования чем, надежд: Но, наверное, такова участь всех истинных Поэтов. Стихи из сборника «Черновик» Поднимите пальцы - нервы, Превратите в гроздь рябины Брызгии моря, что шумело Под окном тревожно споря В вечной сказки сна и были: Превратите листья в стаю, В дерзкий клекот журавлиный, Раскачайте на качелях, Ветер, превращенный в иней. Помогите мне запомнить Все тревоги и сомнения. Дайте руку! Я б хотела Сердца ощутить биенье. *** Дом в деревянной оправе , И не попасть туда, Где за тенистым садом Будет шуметь вода Где с колокольным звоном Камень слетит с откоса. Осень неторопливо Туго сплетает косу. Где по дорожкам колким Хвоя лежит подушкой И даже колючий ежик Станет детской игрушкой Где отыскать калитку? Чем отомкнуть засовы? Может быть, этот домик Мною был нарисован. ПОБЕДИТЕЛЮ. Не побеждайте победителей, Судьба им выпала на круги. И выстрела на старте сила Вас отдаляет друг от друга... А побеждённым - камнем в спину, Терновником тропа устелена... Непобедимы победители! Но это - до поры, до времени... ПО ГУЛКИМ ЛЕСТНИЦАМ. По гулким лестницам я поднимаюсь к дому. Как ключ тяжёл. Я дверь им отопру. Мне страшно, но иду безвольно, И попадаю сразу в темноту. Включаю свет. Но вместо света лижет Меня огонь палящий и живой, Я отраженья в зеркале не вижу - Подёрнуто оно печали пеленой... Окно хочу открыть - оно, Смеясь и холодом звеня Отбрасывает в сторону меня, И я кричу от боли. Сводит щёки. Слеза бежит сквозь сонные глаза... И слышу шёпот, тихий мамин шёпот: "Проснись, родная. Не пугайся зря". Ничто не сходит с рук. Ни ломкий, жесткий звук - ведь ложь опасна эхом. Ни жажда до деньги, Ни быстрые шаги, чреватые успехом. Ничто не сходит с рук. Ни позабытый друг, с которым неудобно, Ни кроха муравей, Подошвою твоей раздавленный беззлобно. Таков порочный круг. Ничто не сходит с рук. Но даже если сходит – Ничто не задарма, И человек с ума сам незаметно сходит. |
Цитата Родился Геннадий Григорьев в Ленинграде, в 1950 году в семье крупного строительного начальника. Гена был первенцем в семье и с раннего детства был окружен любовью и заботой. Родители поддерживали его во всех начинаниях, включая поэтические. Как шутили, но в этой шутке была большая доля правды, Григорьев начал говорить и писать стихи одновременно.
Не доучившись на филфаке ЛГУ, Григорьев поступает на заочное отделение лит. института имени М.Горького, где он находит множество новых и полезных знакомых в литературном кругу. В дальнейшем Геннадий Анатольевич продолжает безбытное существование, не задумываясь ни о дальнейшей судьбе своего творчества, ни о своей. Он работал в «Метрострое», на «Радио России», писал для газет (например, «Спорт-Экспресс»). Имел пять неудачных попыток суицида, которые заканчивались курьёзно, например, во время попытки повеситься оборвалась люстра и Григорьев сломал себе копчик и так далее. Григорьев — герой анекдотов и легенд современного Петербурга, неотделимая часть фольклора, собственно говоря, как и его поэзия. В 1999 году награжден премией «Золотое перо» (совместно с Сергеем Носовым) за цикл радиопередач «Литературные фанты» на «Радио России». За всю жизнь Григорьев не нажил ничего, кроме двух сыновей, дочери, нескольких книжек и публикаций. Одним из последних его приобретений стал участок в Феодосии, купленный за несколько десятков долларов, который он называл «своей ветреной любовницей». Умер Геннадий Григорьев 13 марта 2007 года. Похоронен в Систербеке – Сестрорецке – на самом высоком холме сестрорецкого кладбища. *** Мы построим скоро сказочный дом с расписными потолками внутри. И, возможно, доживем до… Только вряд ли будем жить при… И, конечно же, не вдруг и не к нам в закрома посыплет манна с небес. Только мне ведь наплевать на… я прекрасно обойдусь без… Погашу свои сухие глаза и пойму, как безнадежно я жив. И как пошло умирать за… если даже состоишь в… И пока в руке не дрогнет перо, и пока не дрогнет сердце во мне, буду петь я и писать про… чтоб остаться навсегда вне… Поднимаешься и падаешь вниз, как последний на земле снегопад. Но опять поют восставшие из… И горит моя звезда — над! *** За окнами грохочет пятилетка, а мне с тобой - спокойно и легко. Поведай мне о Блоке, блоковедка, скажи, что мне до Блока - далеко. Ты осторожна и хитра, как кошка, и мне тебя не приручить никак. И все-таки пора закрыть окошко. Закрыть окошко и открыть коньяк. Отбросим прочь рифмованную ветошь, мы не за тем горюем и горим. Мне далеко до Бога, блоковедыш... О Блоке мы потом поговорим. *** Как бы я с этой женщиной жил! За неё, безо всякой бравады, я бы голову даже сложил, что сложнее сложенья баллады. Дав отставку вчерашним богам, я б не слушал сомнительных сплетен. И отдал бы ей всё, чем богат. И добыл бы ей всё, чем я беден. Я б ей верой и правдой служил! Начиная одними губами, Я бы так с этой женщиной жил, Что в морях возникали б цунами! И, за нею не зная вины (что поделаешь – годы такие...), наблюдал я лишь со стороны, как бездарно с ней жили другие. Но однажды (я всё же везуч – помогает нечистая сила) протянула мне женщина ключ. Поняла, позвала, поманила. И теперь не в мечтах – наяву, не в виденьях ночных, а на деле как я с женщиной этой живу? А как сволочь. Глаза б не глядели. *** "Никогда ничего не имел, ни меча, ни щита, защищаясь от нечисти разве что крестным знаменьем… Никогда ничего. Но вовек нищетой не считал то, что я именую сегодня своим неименьем. Неименье мое!... Я не знаю, поверишь ли ты, что оно существует. Но в этом могу побожиться. Там ржавеют пруды, отражая железо листвы. И листва в октябре с тихим звоном на землю ложится. Ты смеешься: ведь нет ничего ! Разумеется, нет. Это просто прием, Обусловленный стихотвореньем. Это просто игра. Это просто неяркий рассвет осветил облака, что плывут над моим неименьем. Продолжается жизнь! Снова зазеленеют поля. Продолжается жизнь! Ибо все-таки встретились двое. Я велел запрягать. Собирайся, родная моя… Я тебя увезу в неименье мое родовое." *** "Бога нет... Ну что ж, и слава Богу... Без Него достаточно хлопот. Сея в сердце смутную тревогу, над землей пасхальный звон плывет. Бога нет... Но так, на всякий случай, позабыв про деньги и харчи, затаи дыхание и слушай, как пасхальный звон плывет в ночи. Все сильней, все праведней, все выше золотой звучащею стеной движутся колокола, колыша черный воздух над моей страной. Бога нет... Ну что ж, я понимаю... И, влюбленный в белый, бедный свет, я глаза спокойно поднимаю к небесам, которых тоже нет." *** Ты отведешь свои глаза... Ну что ж, не упрекаю - ни строкой, ни взглядом. Ты не уходишь. Ты - перестаешь, как теплый дождь над яблоневым садом. Не объясняй. Я все и так пойму, и улыбнусь - спокойно и устало. Ведь в этой жизни саду моему лишь теплого дождя недоставало. Триптих 1. Прощаясь, ты опять пожмешь плечами. Прости меня, но в этом сентябре я о тебе печалюсь в полпечали, я в полтоски тоскую по тебе. Я берегу голосовые связки и, в теплый шарф упрятав пол-лица, в полголоса рассказываю сказки с концом счастливым, но - не до конца. Мне просто надоело на пределе себя в своей удерживать судьбе. хочу побыть при галстуке, при деле /прости, что я об этом - при тебе/. Я, как всегда, вполне полусерьезно полушучу. Коронный жанр - раек! И надвое раскалываться поздно, и налито, как прежде, до краев. Мне самому пока исход неведом, но незачем заглядывать в меню. Все сказки я закончу хэппи-эндом, и лишь с одной пока повременю. 2. Опять ко мне, угрюмый и небритый, не для чудес, а так - на огонек, с бутылками, со свертками, со свитой заходит полупьяный полубог. И вновь его кулак грохочет по столу: "Пошто такие муки нам? Пошто?" Торжественно молчат полуапостолы, почтительно принявшие по сто. Он стал бы богом, да не видит толку. А без толку зачем пугать народ? И мой сосед подглядывает в щелку, как полубог со мною водку пьет. 3. Я рукописей сих не издавал. неважно кто - стилист или апостол, я бога для себя не создавал. А может быть, не сознавал, что создал. Но - авторства не стану отрицать, когда мне скажут: "Вот твое творенье..." Когда лицо уходит вглубь лица, а позвоночник обретает зренье и авторучка обретает плоть - становится суставчиком тревожным и кровоточит... я шепчу: "Как можно меня так мучить?" Но молчит Господь. И только в крик: "Когда же наконец захлопнется проклятая страница, где тварью притворяется творец. А тварь творцом. И черт-те что творится". Почитайте, а ведь поэт от бога. И заметьте, классические рифмы и слог. |
Читала его стихи, правда, много лет назад. А запомнила этого автора вот по этим стихам, очень они мне понравились и зацепили...
Фронтовое письмо Каких только чудес на белом свете нету! Конверт о трех углах, обычный, фронтовой... Полвека, почитай, он провалялся где-то. И вот пришел с войны и лег передо мной. Наткнувшись на него среди макулатуры, я понимал: читать чужие письма - грех. Но аккуратный штамп "Проверено цензурой" как бы уже письмо приоткрывал для всех. Был цензор фронтовой рабом цензурных правил. И он /а вдруг письмо да попадет врагу!/ лишь первую строку нетронутой оставил да пощадить решил последнюю строку. Я цензора сейчас не упрекну в бездушье. Он свято чтил свой долго. он знал свои права. Не зря же он письмо замазал жирной тушью. наверно, были там и вредные слова. Писалось то письмо в окопе? на привале? и кто его писал - солдат ли? офицер? Какие сны его ночами донимали? о чем он помышлял во вражеском кольце? ......... Лишь "Здравствуй, жизнь моя!" - оставлено в начале. И "Я люблю тебя!" оставлено в конце. 1985 Можно, я ещё одно добавлю. мне оно тоже нравилось... Могила Мандельштама От молнии, ударившей в висок, на небесах не остается шрама. Страну изъездив вдоль и поперек, я не нашел могилы Мандельштама. В ненастный день во всей моей стране стонали сосны на ветру жестоком. Я не нашел ее на Колыме, Не обнаружил под Владивостоком. Повсюду – жесткий, как короста, наст. Ни номера, ни даты, ни завета. И я не смог букет военных астр oставить у надгробия поэта. Окрест лежали горы и поля. И люди шли и шли вперед упрямо. И я подумал – Русская земля! Ты вся, как есть – могила Мандельштама. |
|
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах Вы не можете вкладывать файлы Вы можете скачивать файлы |