Наполеон - Жозефине
Наполеон БОНАПАРТ (1769-1821) женился в 1796 г. по любви на Жозефине Богарне, с которой развелся, вследствие ее бездетности, в 1809 г., и в 1810 г. женился вторично на австрийской принцессе Марии Луизе. Среди его многочисленных увлечений следует отметить роман его с графиней Валевской во время его пребывания в Варшаве в 1806 г. Валевская посетила впоследствии знаменитого изгнанника на о. Эльбе, куда Мария-Луиза не пожелала следовать за развенчанным императором. 3 апреля 1796 г. Моя единственная Жозефина - вдали от тебя весь мир кажется мне пустыней, в которой я один... Ты овладела больше чем всей моей душой. Ты - единственный мой помысел; когда мне опостылевают докучные существа, называемые людьми, когда я готов проклясть жизнь, - тогда опускаю я руку на сердце: там покоится твое изображение; я смотрю на него, любовь для меня абсолютное счастье... Какими чарами сумела ты подчинить все мои способности и свести всю мою душевную жизнь к тебе одной? Жить для Жозефины! Вот история моей жизни... Умереть, не насладившись твоей любовью, - это адская мука, это верный образ полного уничтожения. Моя единственная подруга, избранная судьбою для совершения нам вместе тяжкого жизненного пути, - в тот день, когда твое сердце не будет больше мне принадлежать, - мир утратит для меня всю свою прелесть и соблазн. Л. Н. Толстой - С. А. Берс Граф ТОЛСТОЙ, Лев Николаевич (1828 - 1911), в сентябре 1862 г. сделал предложение Софии Андреевич Берс, дочери московского доктора; через несколько недель состоялась свадьба, и молодые переселились в Ясную Поляну, где Л. Н. писал «Войну и Мир», и «Анну Каренину», содержание между прочим много черт 6иoгpaфического характера всей его семьи. 16 сентября 1862 г. Софья Андреевна, мне становится невыносимо. Три недели я каждый день говорю: нынче все скажу, и ухожу с той же тоской, раскаянием, страхом и счастьем в душе. И каждую ночь, как и теперь, я перебираю прошлое, мучаюсь и говорю: зачем я не сказал, и как, и что бы я сказал. Я беру с собою это письмо, чтобы отдать его вам, ежели опять мне нельзя, или недостанет духу сказать вам все. Ложный взгляд вашего семейства на меня состоит в том, как мне кажется, что я влюблен в вашу сестру Лизу. Это несправедливо. Повесть ваша засела у меня в голове, оттого, что, прочтя ее, я убедился в том, что мне, Дублицкому, не пристало мечтать о счастье, что ваши отличные поэтические требования любви... что я не завидую и не буду завидовать тому, кого вы полюбите. Мне казалось, что я могу радоваться на вас, как на детей. В Ивицах я писал: «Ваше присутствие слишком живо напоминаешь мне мою старость, и именно вы». Но и тогда, и теперь я лгал перед собой. Еще тогда я мог бы оборвать все и опять пойти в свой монастырь одинокого труда и увлечения делом. Теперь я ничего не могу, а чувствую, что напутал у вас в семейств-; что простые, дорогие отношения с вами, как с другом, честным человеком потеряны. И я не могу ухать и не смею остаться. Вы честный человек, руку на сердце, не торопясь, ради Бога не торопясь, скажите, что мне делать? Чему посмеешься, тому поработаешь. Я бы помер со смеху, если бы месяц тому назад мне сказали, что можно мучаться, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь это время. Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать: да, а то лучше скажите: нет, ежели в вас есть тень сомнения в себе. Ради Бога, спросите себя хорошо. Мне страшно будет услышать: нет, но я его предвижу и найду в себе силы снести. Но ежели никогда мужем я не буду любимым так, как я люблю, это будет ужасно! А. С. Пушкин - Невесте Н. Н. Гончаровой ПУШКИН, Александр Сергеевич (1799 - 1837), женился в 1831 г. на московской красавице Наталии Николаевне Гончаровой, родители которой, разорившиеся дворяне, не сразу дали согласие на брак ее с Пушкиным, закончившийся гибельной для него дуэлью с поклонником Наталии Николаевны, Дантесом. Приводимые письма относятся к периоду острой влюбленности 1830 г. Москва, в марте 1830 г.* Сегодня - годовщина того дня, когда я вас впервые увидел; этот день... в моей жизни... Чем боле я думаю, тем сильнее убеждаюсь, что мое существование не может быть отделено от вашего: я создан для того, чтобы любить вас и следовать за вами; все другие мои заботы - одно заблуждение и безумие. Вдали от вас меня неотступно преследуют сожаления о счастье, которым я не успел насладиться. Рано или поздно, мне, однако, придется все бросить и пасть к вашим ногам. Мысль о том дне, когда мне удастся иметь клочок земли в... одна только улыбается мне и оживляет среди тяжелой тоски. Там мне можно будет бродить вокруг вашего дома, встречать вас, следовать за вами... * * * Москва, в конце августа. Я отправляюсь в Нижний, без уверенности в своей судьбе. Если ваша мать решилась расторгнуть нашу свадьбу, и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь подо всеми мотивами, какое ей будет угодно привести мне, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было меня осыпать. Может быть, она права, и я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастья. Во всяком случай, вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам, или никогда не жениться.[/b] |
Граф Алексей Константинович Толстой - С. А. Миллер, впоследствии его жене
Граф ТОЛСТОЙ, Алексей Константинович, поэт и драматург (1817 - 1875), встретился в петербургском свете (ок. 1850 г.), с С. А. Миллер, ставшей его женой после развода с первым мужем. Охватившее его чувство, сохранившееся в счастливом брак на всю жизнь, отражено в известном стихотворении «Средь шумного бала, случайно». 10 мая 1852 г. Я хотел поговорить с тобой о моих мыслях, о прямом влиянии молитвы; я тебе это скажу в нескольких словах - рассуждать не могу - сердце не на месте. Я думаю, что в нашей жизни соединяются предопределение и свобода воли, но мы не можем установить их соотношения. Отрицать совершенно свободу воли - значит, отрицать очевидность, ибо, в конце-концов, если твой дом горит, ты не остаешься там, сложа руки, но ты оттуда выходишь, и большею частью этим спасаешься. Итак, если мы допускаем это, мы можем до некоторой степени руководить обстоятельствами, мы должны допустить свое воздействие и на других людей; изо всех же действий самое могучее - действие души и, и ни в каком положении душа не приобретает более обширного развит, как в приближения ее к Богу. Просить с верой у Бога, чтобы Он отстранил несчастие от любимого человека - не есть бесплодное дело, как уверяют некоторые философы, признающие в молитве только способ поклониться Богу, сообщаться с Ним, и чувствовать Его присутствие. Прежде всего, молитва производить прямое и сильфе действие на душу человека, о котором молишься, к как, чем более вы приближаетесь к Богу, гм к вы становитесь в независимость от вашего тела, и потому ваша душа менее стеснена пространством и материей, которые отделяют ее от той души, за которую она молится. Я почти что убежден, что два человека, которые бы молились в одно время с одинаково сильной верой друг за друга, могли бы сообщаться между собой, без всякой помощи материальной и вопреки отдалению. Это - прямое деисте на мысли, на желания, и потому - на решетя той сродной души. Это деисте я всегда желал произвести на тебя, когда я молился Богу... и мне кажется, что Бог меня услышал... и что ты почувствовала это деисте, - и благодарность моя к Богу - бесконечная и вечная. Теперь остается то косвенное деисте, которое отстраняет несчастье от любимого человека, если молишься, например, чтобы он совершил путешествие без препятствий, или об исполнении его желаний, если они хорошие, и т. д. Чтобы отрицать это косвенное деисте, надо было бы отрицать предопределение, что немыслимо. Как можем мы знать, до какой степени предопределены заранее события и в жизни любимого человека? И если они были предоставлены всяким влияниям, какое влияние может быть сильнее, чем влияние души, приближающейся к Богу с горячим желанием, чтобы все обстоятельства содействовали счастью души друга? Я, может быть, дурно выражаюсь, но твоя душа достаточно понимает мою, чтобы знать, что я хочу сказать. Завтра я опять еду в Царское, и надеюсь, что мне можно будет принести немного добра, высказывая правду о том, что представляется в фальшивом свете. Да хранит тебя Бог, да сделает Он нас счастливыми, как мы понимаем, т.-е. да сделает Он нас лучшими * * * Париж, 30 мая 1852 г. Мы никогда не будем вполне счастливы!., но у нас есть удовлетворение в нашем обоюдном уважении, в сознании наших нравственных устоев и добра, которое мы сделаем друг другу. Я люблю это счастье, полное страдания и печали. Отчего мне случалось в детстве плакать без причин, отчего с 13-летнего возраста я прятался, чтобы выплакаться на свободе, - я, который казался для всех невозмутимо веселым?.. * * * Пустынька, 5 октября 1852 г. Я проснулся от шума ветра; страшная метель продолжается уже два часа - все кругом бело. Если снег останется и больше не выпадет, можно будет завтра найти медведей и лосей... Не думаю, что я бы пошел их искать... разве только с мыслью приобрести для твоих ног медвежью шкуру... |
Князь П. А. Вяземский - жене, урожд. кн. Гагариной
Князь ВЯЗЕМСКИЙ, Петр Андреевич (1792 - 1878), поэт и критик «пушкинского» периода литературы, участвовал в сражении при Бородине; в армии Милорадовича, где под ним была ранена лошадь; эти письма написаны им в 1812 г. жене его, урожденной кн. Гагариной, на которой он незадолго перед тем женился. 21 августа 1812 г. Я сейчас получил твое письмо с двумя образами и повесил их на шею, как ты мне велела. Я их не сниму, милый мой друг, ты можешь быть в том уверена. Повторяю тебе мою просьбу писать ко мне чаще, а ты не забывай, что я из Москвы уезжаю и что, следственно, ты, может быть, писем от меня на каждой почте и не будешь получать. Молчание мое тебя не должно беспокоить, ибо если я занемогу, то армия так близка, что тот час перешлют меня в Москву, как и многих уже переслали. Притом же дурные известия всегда скоро доходят. Итак, заклинаю тебя, милая моя Вера, как можно более покоряться рассудку и не предаваться всем страхам, которые будет рождать в тебе воображение и нежная твоя ко мне любовь. Молись Богу обо мне, я об тебе, и все пойдет хорошо. Посылаю тебе письмо от Прасковьи Юрьевны и советую тебе отвечать ей по первой почте, что ты получила ее письмо уже в Ярославле, и что если я тебя туда, а не к ним отправил, так это от того, что в этом городе можно найти более помощи в родах, чем в другом. Обнимаю тебя нежно, и в поцелуе моем передаю тебе душу мою. Катерине Андреевне и детям - мой поклон. * * * 24 августа 1812 г. Москва. Я сейчас еду, моя милая. Ты, Бог и честь будут спутниками моими. Обязанности военного человека не заглушать во мне обязанностей мужа твоего и отца ребенка нашего. Я никогда не отстану, но и не буду кидаться. Ты небом избрана для счастья моего, и захочу ли я сделать тебя навек несчастливою? Я буду уметь соглашать долг сына отечества с долгом моим и в рассуждении тебя. Мы увидимся, я в этом уверен. Молись обо мне Богу. Он твои молитвы услышит, я во всем на Него полагаюсь. Прости, дражайшая моя Вера. Прости, милый мой друг. Все вокруг меня напоминает тебя. Я пишу к тебе из спальни, в которой столько раз прижимал я тебя в свои объятия, а теперь покидаю ее один. Нет! мы после никогда уже не расстанемся. Мы созданы друг для друга, мы должны вместе жить, вместе умереть. Прости, мой друг. Мне так же тяжело расставаться с тобою теперь, как будто бы ты была со мною. Здесь, в доме, кажется, я все еще с тобою: ты здесь жила; но - нет, ты и там, и въезд со мною неразлучна. Ты в душе моей, ты в жизни моей. Я без тебя не мог бы жить. Прости! Да будет с нами Бог! |
Да, высокопарно. Сейчас, так писать, как-то рука не поднимается. Видимо время было другое. _________________ http://asm.shadrinsk.net |
Vladislav_133 писал(а): Сейчас, так писать, как-то рука не поднимается. Видимо время было другое.Да. другое.... но, как красиво!..... И. С. Тургенев - Полине Виардо ТУРГЕНЕВ, Иван Сергеевич (1818 - 1883), с 1847 года жил большею частью за границей, в Париже, где весьма сдружился с артистическою четою Виардо. С г-жой Полиною Виардо, знаменитою певицею, к которой И. С. относился с чрезвычайною идеальною нежностью, он постоянно переписывался во время его или ее отлучек из Парижа. Париж, воскресенье вечером, июнь 1849. Добрый вечер. Как вы поживаете в Куртавенел? Держу тысячу против одного, что вы не угадаете того, что... Но хорош же я, держа тысячу против одного - потому что вы уже угадали при вид этого лоскутка нотной бумаги. Да, сударыня, это я сочинил то, что вы видите - музыку и слова, даю вам слово! Сколько это мне стоило труда, пота лица, умственного терзания, - не поддается описанию. Мотив я нашел довольно скоро - вы понимаете: вдохновение! Но затем подобрать его на фортепиано, а затем записать... Я разорвал четыре или пять черновых: и все-таки даже теперь не уверен в том, что не написал чего-нибудь чудовищно-невозможного. В каком это может быть тоне? Мне пришлось с величайшим трудом собрать все, что всплыло в моей памяти музыкальных крох; у меня голова от этого болит: что за труд! Как бы то ни было, может быть, это заставить вас минуты две посмяться. |
В.Ф. Раевский - Неизвестной
РАЕВСКИЙ, Василий Федосеевич, военный гуманный человек и писатель, друг и современник Пушкина. 28 октября. Сколько времени протекло моей разлуки с тобою! При всех переменах моего положения я остался одинаков в чувствах моей любви! Где ты и что с тобою? Я не знаю, - но мрачное предчувство или тихое удовольствие (если можно назвать успокоение души) дают мне сочувствовать и знать твое состояние, перемены, тебе определенные. Самое сновидение, его таинственная связь или показатель бессмертия живо означает мне твои слезы или твой покой. Так, суеверие есть необходимость чувственной любви, основанной на взаимности!.. Прочь призрак одной мечтательной совершенности и нравственного! Сила сладострастия пробуждает нравственные наслаждения: свидание, приветливость, уверенность в любви взаимной, надежда, ревность, мечтательное совершенство моего предмета, суть разнообразные свойства, волнующие душу - и, следственно, живущие в сфере идеального, неразлучного с чувствами! Единообразная картина здешней страны еще более усиливает во мне желание скорее обнять тебя, милая Гаша. О, да сохранит тебя Небо от всяких скорбей, и да будет с тобою чистая надежда и уверенность в моей любви и неизменной верности. |
Е. Г. Левашева - П. Я Чаадаеву
ЛЕВАШЕВА, Е. Г. - близкий друг Чаадаева, замечательная женщина, принадлежавшая к идеалистическому поколению 30-х годов. Письмо ее характерно - в религиозно-идеалистическом духе времени. (Около 1830 г.). Искусный врач, сняв катаракту, надевает повязку на глаза больного; если же он не сделает этого, больной ослепнет навыки. В нравственном мире - то же, что в физическом; человеческое сознание также требует постепенности. Если Провидение вручило вам свет слишком яркий, слишком ослепительный для наших потемок, не лучше ли вводить его понемногу, нежели ослеплять людей как бы Фаворским сиянием и заставлять их падать лицом на землю? Я вижу ваше назначение « ином; мне кажется, что вы призваны протягивать руку тем, кто жаждет подняться, и приучать их к истине, не вызывая в них того бурного потрясения, которое не всякий может вынести. Я твердо убеждена, что именно таково ваше призвание на земле; иначе зачем ваша наружность производила бы такое необыкновенное впечатлите даже на детей? Зачем были бы даны вам такая сила внушения, такое красноречие, такая страстная убежденность, такой возвышенный и глубокий ум? Зачем так пылала бы в вас любовь к человечеству? Зачем ваша жизнь была бы полна стольких треволнений? Зачем столько тайных страданий, столько разочарований?.. И можно ли думать, что все это случилось без предустановленной цели, которой вам суждено достигнуть, никогда не падая духом и не теряя терпения, ибо с вашей стороны это значило бы усомниться в Провидении? Между тем уныние и нетерпение - две слабости, которым вы часто поддаетесь, тогда как вам стоить только вспомнить эти слова Евангелия, как бы нарочно обращенный к вам: будьте мудры, как змий, и чисты, как голубь. До свидания. Что ждет вас сегодня в клуб? Очень возможно, что вы встретите там людей, которые поднимут целое облако пыли, чтобы защититься от слишком яркого света. Что вам до этого? Пыль неприятна, но она не преграждаешь пути. |
Е. С. Норова - П. Я. Чаадаеву
НОРОВА, Евдокия Сергёевна, дочь помещика Дмитр. у., болезненная, идеалистическая девушка, не думавшая о замужестве, по-видимому, любила Чаадаева (вообще не имевшего романов) религиозно и с самоотречением. Это письмо ее написано незадолго до смерти (1835 г.); Чаадаев завещал похоронить себя близ могилы Е. С. Норовой (в Донском монастыре). (Около 1830 г.). Уже поздно, я долго просидела за этим длинным письмом, а теперь, перед его отправкою, мне кажется, что его лучше было бы разорвать. Но я не хочу совсем не писать к вам сегодня, не хочу отказать себе в удовольствии поздравить вас с Рождеством нашего Спасителя Иисуса Христа и с наступающим новым годом. Покажется ли вам странным и необычным, что я хочу просить вашего благословения? У меня часто бывает это желание, и, кажется, решись я на это, мне было бы так отрадно принять его от вас, коленопреклоненной, со всем благоговением, какое я питаю к вам. Не удивляйтесь и не отрекайтесь от моего глубокого благоговения - вы не властны уменьшить его во мне. Благословите же меня на наступающий год, все равно, будет ли он последним в моей жизни, или за ним последует еще много других. Для себя я призываю на вас все благословения Всевышнего. Да, благословите меня - я мысленно становлюсь пред вами на колени - и просите за меня Бога, чтобы Он сделал меня такою, какою мне следует быть. |
У Наполеона самое яркое письмо, его фразы словно кричат с листка _________________ Frantic-Romantic*...♪ |
HalloweeN
Да, ты прав. Вот ещё одно... Наибольший интерес на аукционе вызывает письмо Бонапарта Жозефине, написанное в 1796 году. Оцененное в $50 тысяч, оно важно в первую очередь как подтверждение драматических отношений императора и его супруги. Жозефина, Ты должна была уехать 5-го из Парижа, ты должна была уехать 11-го, а ты не уехала и 12-го... Моя душа была открыта для радости, теперь она наполнена болью. Почта приходит без твоих писем... Когда ты мне пишешь несколько слов, твой стиль никогда не наполнен глубоким чувством. Твоя любовь ко мне была пустым капризом. Ты сама чувствуешь, что было бы смешно, если бы она пленила твое сердце. Мне кажется, что ты сделала свой выбор и знаешь к кому обратиться, чтобы меня заменить. Я тебе желаю счастья, если непостоянство может его предоставить. Я не говорю - коварство (вероломство)... Ты никогда не любила... Я ускорил мои операции. Я рассчитывал 13-го быть в Милане, а ты еще в Париже. Я возвращаюсь в свою армию, я душу чувство, недостойное меня, и если слава недостаточна для моего счастья - то она (хотя бы) привносит элемент смерти и бессмертия... Что касается тебя, пусть воспоминание обо мне не будет тебе противным. Мое несчастье в том, что я плохо тебя знал. Твое несчастье - судить меня теми же мерками, что и (других) мужчин, окружающих тебя. Мое сердце никогда не испытывало ничего незначительного. Оно было защищено от любви. Ты внушила ему страсть без границ, опьянение, которое его разрушает. Мечта (мысль) о тебе была в моей душе еще до твоего появления в природе. Твой каприз был для меня священным законом. Иметь возможность видеть тебя было для меня верховным счастьем. Ты красива, грациозна. Твоя душа, нежная и возвышенная, отражается в твоем облике. Я обожал в тебе все. Более наивную, более юную я любил бы тебя меньше. Все мне нравилось в тебе, вплоть до воспоминаний о твоих ошибках и сцены, произошедшей за 15 дней до нашей свадьбы. Добродетелью для меня было то, что ты делала, честью - то, что тебе нравилось. Слава была привлекательна для моего сердца только потому, что она была тебе приятна и льстила твоему самолюбию. Твой образ (портрет) был всегда на моем сердце. Не было мысли, чтобы увидеть его и не покрыть поцелуями. А ты, ты не держала в руках мой портрет в течение шести месяцев. От меня ничего не ускользнуло. Если так будет продолжаться, если я буду любить тебя один (безответно) - это единственная роль, на которую я не могу согласиться. Жозефина, ты могла бы составить счастье человека менее причудливого. Ты принесла мне несчастье - я тебя об этом предупреждаю. Я почувствовал это, когда моя душа отступала в то время, когда твоя душа ежедневно захватывала империю без границ и порабощала все мои чувства. Жестокая. Зачем заставлять меня надеяться на чувство, которое ты не испытывала!! Но упрекать - недостойно меня. Я никогда не верил в счастье. Все дни смерть витает надо мной. Жизнь - стоит ли она того, чтобы поднимать из-за нее столько шума!!! ... Прощай, Жозефина, оставайся в Париже. Не пиши мне более, постарайся, по крайней мере, уважать мое одиночество. Тысяча ножей раздирают мое сердце - не вонзай их еще глубже. |
Бальзак – г-же Ганской
Онорэ БАЛЬЗАК (1799-1850) долгое время переписывался с польской аристократкой г-жой Ганской, урожден. графиней Ржевусской. Личные встречи, между прочим, в Петербурге, куда Бальзак приезжал в 1840 г., привели к роману, закончившемуся, после смерти мужа Ганской, свадьбой в Бердичеве в 1850 г. Через несколько месяцев Бальзак скончался. Париж, 9 сентября 1833 г. У нас уже здесь зима, дорогой друг, и я перебрался в мое зимнее помещение, известный вам уголок пришлось покинуть, прохладный зеленый салон, откуда виднеется купол Инвалидов через целое море зелени. В этом уголке я получил, прочел ваши первые письма; и люблю его теперь еще больше, чем прежде. Вернувшись к нему, я особенно думал о вас, дорогая, и не мог удержаться от того, чтобы не поболтать с вами хоть минутку. Как же вы хотите, чтобы я вас не любил: вы - первая, явившаяся издалека, согреть сердце, изнывавшее по любви! Я сделал все, чтобы привлечь на себя внимание небесного ангела; слава была моим маяком - не более. А потом вы разгадали все: душу, сердце, человека. Еще вчера вечером, перечитывая ваше письмо, я убедился, что вы одна могли понять всю мою жизнь. Вы спрашиваете меня, как нахожу я время вам писать! Ну так вот, дорогая Ева (позвольте мне сократить ваше имя, так оно вам лучше докажет, что вы олицетворяете для меня все женское начало - единственную в мире женщину; вы наполняете для меня весь мир, как Ева для первого мужчины). Ну так вот, вы - единственная, спросившая у бедного художника, которому не хватает времени, не жертвует ли он чем-нибудь великим, думая и обращаясь к своей возлюбленной? Вокруг меня никто над этим не задумывается; каждый без колебаний отнял бы все мое время. А я теперь хотел бы посвятить вам всю мою жизнь, думать только о вас, писать только вам. С какою радостью, если бы я был свободен от всяких забот, бросил бы я все мои лавры, всю мою славу, все мои самые лучшие произведения, словно зерна ладона, на алтарь любви! Любить, Ева, - в этом вся моя жизнь! Уже давно хотелось мне попросить ваш портрет, если бы в этой просьбе не заключалось чего-то оскорбительного. Я захотел этого после того, как увидал вас. Сегодня, мой небесный цветок, посылаю вам прядь моих волос; они еще черны, но я поспешил перехитрить время... Я отпускаю их, и все спрашивают меня - для чего? Для чего? Я хотел бы, чтобы вы могли сплетать из них браслеты и цепи. Простите мне, дорогая, но я люблю вас, как ребенок, со всеми радостями, всем суеверием, всеми иллюзиями первой любви. Дорогой ангел, сколько раз я говорил: «О! если бы меня полюбила женщина двадцати семи л-т, как бы я был счастлив. Я мог бы любить ее всю жизнь, не опасаясь разлуки, вызванной разницей лет». А вы, вы, мой кумир, вы могли бы навсегда осуществить эту любовную мечту! Дорогая, я рассчитываю въехать 18-го на Безансон. Этого требуют неотложные дела. Я бы все бросил, если бы дело не касалось моей матери и важных дел. Меня сочли бы сумасшедшим, а мне и так трудно слыть человеком благоразумным. Надо с вами проститься. Не будьте больше печальны, любовь моя, вам не позволяется быть печальной, раз вы в любой момент можете ощутить себя в другом, родном сердце, и найти там гораздо больше помыслов о вас, чем в своем собственном. Я заказал себе надушенную шкатулку для хранения бумаги и писем, и взял на себя смелость заказать вам такую же. Так приятно сказать себе: Она трогает и открывает эту шкатулку! К тому же я нахожу ее такой изящной. Она сделана из дорогого дерева. И в ней вы можете хранить вашего Шенье, поэта любви, величайшего из французских поэтов, стихи которого я желал бы читать вам на коленях! Прощайте, сокровище радости, прощайте. Почему оставляете вы белые страницы в ваших письмах? Впрочем, оставляйте—не надо ничего вынужденного. Я заполню эти пробелы. Я говорю себе, что ваша рука касалась их, и я целую эти чистые листы! Прощай, моя надежда! До скорого свиданья. Мальпост, говорят, идет до Безансона тридцать шесть часов. Итак, прощайте, моя дорогая Ева, моя многообещающая, очаровательная звезда. Знаете ли вы, что, когда я должен получить от вас письмо, у меня всегда является какое-то непонятное, но верное предчувствие! Так, сегодня, 9-го, я почти уверен, что получу его завтра. Я словно вижу ваше озеро, и подчас моя интуиция так сильна, что я убежден, что, увидя вас действительно, я скажу: «Это она». Она, моя любовь, - ты! Прощайте, до скорого свиданья. (До востребования в Женеву). Париж воскресенье 6 октября 1833 г. Вернувшись домой, я взял ванну и нашел твое милое письмо. О, душа моя, понимаешь ли ты, поймешь ли ты когда-нибудь ту радость, какую оно мне принесло? Нет, потому что для этого нужно, чтобы я сказал тебе, с какой силой я люблю тебя, а нельзя выразить то, что безгранично. Знаешь ли ты, милая Ева, что в день моего отъезда я поднялся в пять часов и в течение получаса оставался наверху, ожидая... чего? Не знаю. Ты не пришла, в доме все было тихо, я не видел кареты у подъезда. Тогда я стал подозревать, что ты мною играешь, что ты остаешься еще на день, и тысячи горьких сожалений волновали мою душу. Мой ангел, тысячу раз поблагодарю тебя, когда будет возможность благодарить так, как я хотел бы, за то, что ты посылаешь мне. Злая! Как ты дурно обо мне судишь! Если я у тебя ничего не попросил, то это потому только, что я слишком требователен, - я взял бы у тебя столько, чтобы сделать цепь, на которой я всегда мог бы носить твой портрет, а я не хотел лишать твою благородную обожаемую голову локонов. Я был словно осел Буридана между двух сокровищ, - такой же скупой и жадный. Я послал за моим ювелиром, он честно скажет мне, сколько еще нужно, и так как жертвоприношение началось, то пусть его и закончит мой ангел. Итак, если ты закажешь свой портрет, закажи его в миниатюре, я думаю, что в Женеве есть хороший художник, и вели его вставить в очень плоский медальон. Формальное письмо ты от меня получишь только вместе с посылкой, которую я скоро отправлю. Моя дорогая, любимая жена, пусть Анна носит крестик, который я сделаю из ее камешков, я велю выгравировать сзади: adoremus in aeternum. Это чудесный девиз для женщины, и ты каждый раз, как взглянешь на этот крест, вспомнишь о том, кто беспрестанно будет повторять тебе эти божественные слова этим девичьим талисманом. Моя дорогая Ева, - для меня теперь восхитительно открылась новая жизнь. Я видел тебя, говорил с тобою, наши тела заключили такой же союз, как и души, и я нашел в тебе все излюбленные мною совершенства, у каждого - есть свои, а в тебе воплотились все мои. Злая! ты не подметила в моих взглядах того, чего я желал? О! будь спокойна, - я переиспытал все те желания, который влюбленная женщина ревниво стремится возбудить, и если я не говорил тебе, с какой страстью я жаждал твоего прихода в одно прекрасное утро, так это потому, что я пренелепо устроился. В самом этом доме нам угрожала опасность. В другом месте, может быть, возможно. Но в Женеве, о, мой обожаемый ангел, в Женеве я посвящу нашей любви столько выдумки, что ее с избытком хватило бы на то, чтобы сделать десять человек умниками. Начиная с завтрашнего понедельника ты будешь получать письма не чаще раза в неделю, я буду аккуратно доставлять их на почту по воскресеньям, они будут заключать в себе что-то в роде отчета за день, ибо каждый вечер перед тем, как ложиться, я буду возносить тебе мою коротенькую молитву любви, и вкратце расскажу тебе все то, что я сделал в течение дня. Я тебя обкрадываю, чтобы обогатить себя. Ничего в моей жизни не будет, кроме тебя и работы, работы и тебя, спи спокойно, моя ревнивица. Впрочем, ты скоро узнаешь, что я, как женщина, однолюб, и люблю как женщина, и также мечтаю о всяких нежностях. Да, мой обожаемый цветок, - относительно тебя я испытываю все страхи ревности, и теперь я познакомился с нею, с этой дуэньей сердца, с ревностью, которой я до сих пор не знал, ибо любви нечего было мне до сих пор опасаться. Dilecta жила в своей комнате, а тебя может видеть весь свет. Я только тогда почувствую себя счастливым, когда ты будешь в Париже или в W. Боже мой! как я горжусь тем, что мой возраст позволяет мне оценить все твои сокровища, и что я способен любить тебя со всем пылом юноши, полного надежд, и мужеством человека, имеющего будущее! О, моя таинственная любовь! Пусть она будет навсегда погребена под снегом, словно неведомый цветок. Ева, дорогая и единственная для меня женщина в мире, наполняющая для меня весь мир, прости мне все маленькие хитрости, которыми я прикрывал тайну наших сердец. Боже мой, как прекрасна казалась ты мне в воскресенье, в твоем милом лиловом платье! о, как ты поразила мое воображение! Зачем ты требовала от меня, чтобы я выразил словами то, что мне хотелось выражать лишь взглядами? Этого рода представления теряют, облекаясь в слова. Я хотел бы их передать из души в душу пламенем моих взглядов. Отныне, дорогая моя подруга, твердо знай, - что бы ни писал я тебе под давлением печали или радости, - знай, что в душе у меня необъятная любовь, что ты заполнила мое сердце и жизнь, и что, хотя я не всегда умею выражать тебе эту любовь, все же ничто не изменит ее, что она будет цвести все прекраснее, все свежее и все пленительнее, ибо это - любовь истинная, а истинная любовь должна все расти. Это - прекрасный многолетний цветок, корни которого в сердце, а ростки и ветви простираются ввысь, усиливая с каждым годом свое дивное цветение, свой аромат, и скажи мне, дорогая жизнь моя, повторяй мне это непрестанно, что ничто не помнет ни его стебля, ни его нежных листьев, что он разрастется в наших обоих сердцах, любимый, свободный, лелеемый, подобно еще одной жизни в нашей жизни,— единой жизни! О! как я люблю тебя, и какое сладкое успокоение нисходит на меня от этой любви! Я не чувствую возможной боли. Ты видишь, что в тебе моя сила. Дорогой ангел, ты придаешь какую-то безмерную ценность моей жизни, подумай же, что будет, когда я буду жить с тобою, а не только в мечтах о тебе. Итак, тысячу поцелуев из глубины моей души, я хотел бы тебя засыпать ими. Боже мой, я все еще грежу о самом нежном из них! О. де Бальзак. |
Карл Маркс - Женни маркс (жене)
21 июня 1856 г Моя любимая! Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже "черные мадонны", самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае ни одно из этих черных изображений мадонн так много не целовали, ни на одно не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одному так не поклонялись, как этой твоей фотографии, которая хотя и не черная, но хмурая и вовсе не отображает твоего милого, очаровательного, "dolce", словно созданного для поцелуев лица. Но я совершенствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, все же способны рисовать образы не только во сне, но и на яву. Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрывая тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: " Я вас люблю,madame!" И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр. ....... |
Переписка Колчака и Тимиревой
Полвека не могу принять, Ничем нельзя помочь, И все уходишь ты опять В ту роковую ночь. А я осуждена идти, Пока не минет срок, И перепутаны пути Исхоженных дорог. Но если я еще жива, Наперекор судьбе, То только как любовь твоя И память о тебе. Анна Тимирева Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так [еще] жива передо мной картина нашей встречи, так же мучительно и больно, как будто это было вчера, на душе… без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Вы были для меня в жизни больше, чем сама жизнь, и продолжать ее без Вас мне невозможно. Александр Колчак, лето 1916 …В минуту усталости или слабости моральной, когда сомнение переходит в безнадежность, когда решимость сменяется колебанием, когда уверенность в себе теряется и создается тревожное ощущение несостоятельности, когда все прошлое кажется не имеющим никакого значения, а будущее представляется совершенно бессмысленным и бесцельным, в такие минуты я прежде всегда обращался к мыслям о Вас, находя в них и во всем, что связывалось с Вами, с воспоминаниями о Вас, средство преодолеть это состояние. Александр Колчак, 9 мая 1917 г. Только о Вас, Анна Васильевна, мое божество, мое счастье, моя бесконечно дорогая и любимая, я хочу думать о Вас, как это делал каждую минуту своего командования. Я не знаю, что будет через час, но я буду, пока существую, думать о моей звезде, о луче света и тепла — о Вас, Анна Васильевна. Как хотел бы я увидеть Вас еще раз, поцеловать ручки Ваши. Александр Колчак, [6 июня 1917 г.] Для меня нет другой радости, как думать о Вас, вспоминать редкие встречи с Вами, смотреть на Ваши фотографии и мечтать о том неизвестном времени и обстановке, когда я Вас снова увижу. Это единственное доказательство, что надежда на мое счастье существует… Когда-нибудь я получу от Вас несколько слов, которые так бесконечно для меня дороги, как все, что связано с Вами. Александр Колчак, 8/21 августа Моя милая, дорогая, обожаемая Анна Васильевна. Господи, как Вы прелестны на Ваших маленьких изображениях, стоящих передо мною теперь. Последняя фотография Ваша так хорошо передает Вашу милую незабываемую улыбку, с которой у меня соединяется представление о высшем счастье, которое может дать жизнь, о счастье, которое может явиться наградой только за великие подвиги. Как далек я от них, как ничтожно кажется все сделанное мною перед этим счастьем, перед этой наградой… Александр Колчак, [август 1917 г.] Дорогая, милая, обожаемая Анна Васильевна. …У меня нет слов, нет умения ответить Вам; менее всего я мог предполагать, что Вы… так близко от меня. Получив письмо Ваше, я… отложил его на несколько часов, не имея решимости его прочесть. Несколько раз я брал письмо в руки и у меня не хватало сил начать его читать. Что это, сон или одно из тех странных явлений, которыми дарила меня судьба. Ведь это ответ на мои фантастические мечтания о Вас — мне делается почти страшно, когда я вспоминаю последние. Анна Васильевна, правда ли это или я, право, не уверен, существует ли оно в действительности или мне только так кажется. Александр Колчак, 29 апреля 1918 г. Милый Александр Васильевич, далекая любовь моя… Я думаю о Вас все время, как всегда, друг мой, Александр Васильевич, и в тысячный раз после Вашего отъезда благодарю Бога, что Он не допустил Вас быть ни невольным попустителем, ни благородным и пассивным свидетелем совершающегося гибельного позора. Я так часто и сильно скучаю без Вас, без Ваших писем, без ласки Ваших слов, без улыбки моей безмерно дорогой химеры. Анна Тимирева, 7 марта 1918 г. … Где Вы, радость моя, Александр Васильевич? На душе темно и тревожно. Я редко беспокоюсь о ком-нибудь, но сейчас я точно боюсь и за Вас, и за всех, кто мне дорог… Господи, когда я увижу Вас, милый, дорогой, любимый мой Александр Васильевич. Да хранит Вас Господь, друг мой дорогой, и пусть Он поможет Вам в Ваши тяжкие дни. До свидания — если бы поскорей. Анна Тимирева, 21 марта 1918 года …Милый Александр Васильевич, я буду очень ждать, когда Вы напишете мне, что можно ехать, надеюсь, что это будет скоро. А пока до свиданья, милый, будьте здоровы, не забывайте меня и не грустите и не впадайте в слишком большую мрачность от окружающей мерзости. Пусть Господь Вас хранит и будет с Вами. Я не умею целовать Вас в письме. Анна Тимирева, 17 сентября 1918 г. Но я же живая и совсем не умею жить, когда кругом одно сплошное и непроглядное уныние. И потому, голубчик мой, родной Александр Васильевич, я очень жду Вас, и Вы приезжайте скорее и будьте таким милым, как Вы умеете быть, когда захотите, и каким я Вас люблю. Анна Тимирева, 14 февраля 1918 г. |
Спасибо alfa!!
Ну просто душа отдыхает. Как все это уже нами забыто. _________________ http://asm.shadrinsk.net |
Вчера посмотрела фильм "Адмиралъ" о жизни и любви - Александра Колчака и Анны Тимиревой.
Красивая любовь, красивые отношения как и их переписка... |
Бетховен "Бессмертной возлюбленной" графине Джульетте Гуакарди
Людовик БЕТХОВЕН (1770-1827) писал эти письма в 1801 г. шестнадцатилетней девушке-красавице, графине Джульетте Гуакарди; знаменитый композитор посвятил ей известную сонату в Cismoll. (лунная соната). Когда Бетховен давал ей уроки, графиня была уже помолвлена за ее будущего мужа, графа Галенберга, - посредственного музыканта. 7-го июля 1801 г. «Здравствуй! Едва проснулся, как мысли мои летят к тебе, бессмертная любовь моя! Меня охватывают то радость, то грусть при мысли о том, что готовит нам судьба. Я могу жить только с тобой, не иначе; я решил до тех пор блуждать вдали от тебя, пока не буду в состоянии прилететь с тем, чтобы броситься в твои объятия, чувствовать тебя вполне своей и наслаждаться этим блаженством. К сожалению, это надо; ты согласишься на это тем более, что ты не сомневаешься в моей верности к тебе; никогда другая не овладеет моим сердцем, никогда, никогда. О, Боже, зачем покидать то, что так любишь! Жизнь, которую я веду теперь в В., тяжела: твоя любовь делает меня и счастливейшим и несчастнейшим человеком в одно и то же время; в моих годах требуется уже некоторое однообразие, устойчивость жизни, а разве они возможны при наших отношениях? Ангел мой, сейчас узнал только, что почта отходит ежедневно, я должен кончать, чтобы ты скорей получила письмо. Будь покойна; только спокойным отношением к нашей жизни мы можем достигнуть нашей цели - жить вместе; будь покойна, люби меня сегодня – завтра - о, какое страстное желание видеть тебя - тебя-тебя, моя жизнь. |
Она сидела на полу
И груду писем разбирала, И, как остывшую золу, Брала их в руки и бросала. Брала знакомые листы И чудно так на них глядела, Как души смотрят с высоты На ими брошенное тело… О, сколько жизни было тут, Невозвратимо-пережитой! О, сколько горестных минут, Любви и радости убитой!.. Стоял я молча в стороне И пасть готов был на колени, - И страшно грустно стало мне, Как от присущей милой тени. Описана в этом стихотворении жена Тютчева, уничтожившая свою переписку с ним, относящуюся к первым годам их знакомства. жаль... |
Лорд Байрон – графине Гвиччиолли
Болонья, 25 августа 1819 г.* Дорогая Тереза! Эту книгу читал я в твоем саду; тебя не было, дорогая, иначе я не мог бы читать ее. Это твоя любимая книга, а автор принадлежит к числу моих друзей. Ты не поймешь этих английских слов, и другие также не поймут их. Это – причина, вследствие которой я не нацарапал их по-итальянски. Но ты узнаешь почерк того, кто любит тебя страстно, и угадаешь, что при виде книги, принадлежащей тебе, он мог думать только о любви. В этом слове, одинаково хорошо звучащем на всех языках, всего же лучше на твоем – Amor mio, - заключено все мое существование, настоящее и прошедшее. Я чувствую, что существую, и боюсь, что буду существовать – для какой цели, придется решать тебе. Моя судьба лежит в тебе, ты женщина в семнадцать лет и всего два года как вышла из монастыря. От всего сердца желаю, чтобы ты осталась там, или чтобы я тебя никогда не узнал замужней женщиной. Но все это чересчур поздно. Я люблю тебя, и ты любишь меня, по крайней мере, так говоришь ты и так действуешь, словно любишь меня, что при всяких обстоятельствах является для меня огромным утешением. Я же не только люблю, я не могу перестать тебя любить. _________________ Я ещё та "чёрная кошечка", дорогу перейду тьфу-тьфу не поможет.. |
а Альфе спасибо _________________ Скажи мне чей Крым, и я скажу кто ты. |
Пушкин — Керн А. П., 25 июля 1825 Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы — легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой. Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши,— это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого,— но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу. Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу. 25 июля. Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтете это письмо тайком — спрячете ли вы его у себя на груди? ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всем, что придет вам в голову,— заклинаю вас. Если вы опасаетесь моей нескромности, если не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем — сердце мое сумеет вас угадать. Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, увы! — я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же.— Знаете ли вы, что, перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона — что скажет Анна Николаевна? (.....) Знаете что? пишите мне и так и этак — это очень мило. _________________ Я ещё та "чёрная кошечка", дорогу перейду тьфу-тьфу не поможет.. |
Айседора Дункан – Гордону Крейгу Айседора Дункан (1878-1927) была лицом Европы на рубеже 19-20 веков, своей неподражаемой манерой исполнения проникнув в сердца поклонников. Создатель школы современного танца, рожденная в Америке, Дункан собирала толпы фанатов на свои революциооные для того времени представления. На одном из таких представлений, в Берлине, в 1904 году Гордон Крейг, блестящий театральный дизайнер, сын прославленной актрисы ЭлленТерри, впервые увидел Айседору. В своих мемуарах Гордон признается, что он буквально онемел от охватившего его трепета. Он пишет, что ее движения по сцене были одновременно примитивны и божественны. После того, как представление закончилось они встретились в ее гримерке. В тот же вечер, во время танца, Айседора почувствовала «присутствие». Как правило, она никогда не принимала приглашения в ресторан, но в тот вечер ее так потянуло к Крейгу, что она сама пригласила его поужинать... Рождество 1904 Отель «Европа» С.-Петербург Ул. Мишель Только приехала утром – рождественскм утром. 12 декабря (помни 12 дней до Рождества) Мой дорогой Мне это совсем не нравится. Все эти важные чиновники пялятся на меня самым пугающим образом. Возле камина дама, у нее на лице просто написано, как она меня не одобряет. Я почти испугана. Это не место для человека с таким легким и радостным характером, как у меня. Зала выглядит как сцена из романа, та самая комната, в которой плетутся интриги и строятся козни. Всю ночь поезд не летел, а едва плелся сантиметр за сантиметром по большим заснеженным полям, бесконечным белым равнинам, по огромным царствам, покрытым снегом (Уолт Уитмен мог бы их прекрасно описать) и над всем этим сияла луна. За окном вихрь искр от локомотива – это действительно стоит увидеть. Я лежала, всматриваясь в ночь, и думала о тебе, о тебе одном, самом лучшем и самом дорогом. Город засыпан снегом и по нему носятся сани. Вся и все здесь скользит. Я отправила тебе много небольших писем пока была в дороге, надеюсь ты их получил. Сейчас мне надо идти. Надо смыть с себя сажу и позавтракать. Передай мою любовь дорогому номеру 11 и этому маленькому, заплесневелому домику номер 6. Мое сердце переполнено самой банальной и старомодной любовью к тебе, мой милый. Напиши мне, и расскажи все, я иду плескаться. Твоя Айседора. _________________ Главный критерий жизни - не унывать! |
Джек Лондон - Анне Странски Джек Лондон (родился 12 января 1876, умер 22 ноября 1916 ) известен благодаря своим книгам Лютый зверь, Белый клык, Морской волк, рассказам таким, как Белое безмолвие. Он был одним из самых известных писателей Америки и ее национальным героем. Сменив несметное количество профессий, Джек Лондон никогда не избегал приключений. Будучи женат он вступил в связь с писательницей Анной Странски, которая и послужила причиной его развода с женой. Лондон всегда утверждал, что не верит в существование любви, но в следующем письме явно видны симптомы любовного недуга... Оакланд, 3 апреля 1901 Дорогая Анна: Я говорил, что всех людей можно разделить на виды? Если говорил, то позволь уточнить – не всех. Ты ускользаешь, я не могу отнести тебя ни к какому виду, я не могу раскусить тебя. Я могу похвастаться, что из 10 человек я могу предсказать поведение девяти. Судя по словам и поступкам, я могу угадать сердечный ритм девяти человек из десяти. Но десятый для меня загадка, я в отчаянии, поскольку это выше меня. Ты и есть этот десятый. Бывало ли такое, чтобы две молчаливые души, такие непохожие, так подошли друг другу? Конечно, мы часто чувствуем одинаково, но даже когда мы ощущаем что-то по-разному, мы все таки понимаем друг друга, хоть у нас нет общего языка. Нам не нужны слова, произнесенные вслух. Мы для этого слишком непонятны и загадочны. Должно быть Господь смеется, видя наше безмолвное действо. Единственный проблеск здравого смысла во всем этом – это то, что мы оба обладаем бешенным темпераментом, достаточно огромным, что нас можно было понять. Правда, мы часто понимаем друг друга, но неуловимыми проблесками, смутными ощущениями, как будто призраки, пока мы сомневаемся, преследуют нас своим восприятием правды. И все же я не смею поверить в то, что ты и есть тот десятый человек, поведение которого я не могу предсказать. Меня трудно понять сейчас? Я не знаю, наверное, это так. Я не могу найти общий язык. Огромный темперамент – вот то, что позволяет нам быть вместе. На секунду в наших сердцах вспыхнула сама вечность и нас притянуло к друг другу, несмотря на то, что мы такие разные. Я улыбаюсь, когда ты проникаешься восторгом? Эта улыбка, которую можно простить – нет, это завистливая улыбка. 25 лет я прожил в подавленном состоянии. Я научился не восхищаться. Это такой урок, который невозможно забыть. Я начинаю забывать, но этого мало. В лучшем случае, я надеюсь, что до того как я умру, я забуду все, или почти все. Я уже могу радоваться, я учусь этому понемножку, я радуюсь мелочам, но я не могу радоваться тому, что во мне, моим самым сокровенным мыслям, я не могу, не могу. Я выражаюсь неясно? Ты слышишь мой голос? Боюсь нет. На свете есть много лицемерных позеров. Я самый успешный из них. Джек. _________________ Главный критерий жизни - не унывать! |
Беттина фон-Арним - Гёте
Беттина фон АРНИМ (1785-1859), немецкая писательница, восторженная поклонница Гёте, пробралась в 1807 г. переодетая в мужское платье, в Веймаръ чтобы увидеть Гёте, о котором много слышала в детстве. Роман свой с Гёте она описала в произведении: «Переписка Гёте с ребенком». В 1811 г. Беттина вышла замуж за Арнима. Вартбург, 1 августа, ночью. Друг, я одна; все спит, а мне мешает спать то, что я только что была с тобою. Гёте, быть может, то было величайшим событием моей жизни; быть может, то был самый полный, самый счастливый миг; лучших дней у меня не будет, я их не приняла бы. То был последний поцелуй, с которым я должна была уйти, а, между тем, я думала, что должна слушать тебя вечно; когда я проезжала по аллеям и под деревьями, в тени которых мы вместе гуляли, то мне казалось, что я должна уцепиться за каждый ствол, - но исчезли знакомые зеленые пространства, отступили вдаль милые лужайки, давно исчезло и твое жилище, и голубая даль одна, казалось, хранила загадку моей жизни; наконец, исчезла и она, и у меня ничего не осталось, кроме моего горячего желания, и слезы лились у меня из глаз от этой разлуки; ах, в ту пору вспомнила я все, - как ты в ночные часы бродил со мною, как улыбался, когда я гадала тебе по облакам, рассказывала про мою любовь, про мои прекрасные сны, как ты внимал со мною шелесту листьев, колеблемых ночным ветром, тишине далекой, широко раскинувшейся ночи. И ты любил меня, знаю; когда за руку ты вел меня по улицам, я чувствовала по твоему дыханию, по звуку твоего голоса, по тому (как это объяснить), что меня словно обвевало, - я чувствовала, что ты допускаешь меня в твою внутреннюю, сокровенную жизнь, что в эту минуту ты обращен ко мне одной, и ничего не желаешь, как только быть со мною; кто может отнять у меня это? Что мною утрачено? Шлангенбад, 17 августа. Если твое воображение достаточно легко и гибко, чтобы следовать за мною в уголки развалин, через пропасти и через горы, то я отважусь ввести тебя ко мне; прошу тебя: подымись – выше - еще три ступени - в мою комнату, сядь против меня в синее кресло, у зеленого стола; я хочу взглянуть тебе в лицо, и - летит ли за мною твое воображение, Гёте? -в таком случае, ты должен прочесть в моих глазах неизменную любовь, должен ласково привлечь меня в твои объятия и сказать: такое верное дитя даровано мне в замену и в награду за многое. Дитя дорого мне, оно - мой клад, мое сокровище, и я не хочу его лишиться. Слышишь? И ты должен поцеловать меня; вот чем дарит моя фантазия твое воображение. Веду тебя дальше; входи тихо в храмину моего сердца; вот мы в преддверии; глубокая тишина! - Ни Гумбольдта, ни архитектора, ни собаки, которая залаяла бы. Ты моему сердцу не чужой; иди, стучи, - оно в одиночестве и пригласит тебя войти. Ты найдешь его на прохладном, тихом ложе, приветный свет будет ласково светить тебе навстречу, всюду будет покой и порядок, И ты будешь желанным гостем. Что это? О, Боже! Оно охвачено пламенем! Отчего пожар? Кто спасет его? Бедное, бедное, подневольное сердце! Что может здесь поделать разум? Он все знает, но ничем не может помочь; он опускает руки --------------------- Скажи, отчего ты так мягок, так щедр и добр в милом твоем письме? Среди суровой, леденящей зимы – кровь согревают мне солнечные лучи! Чего мне недостает? Ах, пока я не с тобой, нет на мне Божьего благословения… ………………………… Прости! Как гонимое ветром семя носится по волнам, так и моя фантазия играет и носится по могучему потоку всего твоего существа и не боится в нем погибнуть; о, если бы это случилось! Какая блаженная смерть! Писано 16 июня в Мюнхене, в дождь, когда между сном и бодрствованием душа вторила ветру и непогоде. Беттина _________________ Я ещё та "чёрная кошечка", дорогу перейду тьфу-тьфу не поможет.. |
Милая С...
Антуан де Сент-Экзюпери 4.05.1939 Не пишите мне сюда: завтра я уезжаю из Лиона Гранд-Отель, Лион Милая С..., возвращаясь из долгого путешествия, я оказался проездом в Лионе, здесь меня ждала почта за целый месяц, которую надо было как-то сбыть с рук. Но вот передо мной ваши письма — и они принесли мне куда больше радости, чем вы можете себе представить... Одно дело — толпа народу, совсем другое — те, с кем хочешь свидеться снова. Их не так много — но как же они рассеяны! Мои друзья покоряют мир: один в Чили, другой в Сайгоне, третий в Нью-Йорке... Вот теперь и Йена, ничего не говорившая моему сердцу, всего лишь имя на карте — обретает свое лицо. Милая С..., Вы делаете эту планету чуть более обитаемой. Это ведь я так собираю себе приемную семью — из тех, кто меня никогда не обманывал... Конечно, встретить человека — это подарок судьбы. Но люди не встречаются — они обретают друг друга. Обретают мало-помалу, как потерявшийся в детстве ребенок по одному отыскивает разбросанных по свету родных... Если бы люди тратили чуть больше сил на то, чтобы искать и открывать то, что их объединяет, а не умножать то, что их разделяет, — быть может, нам удалось бы жить в мире. Как-то мне довелось в Мексике ужинать вместе с моими попутчиками, которых я впервые видел. И оказалось, что мы думаем одинаково — о жизни, об искусстве, о свершениях... Мне поначалу это показалось совершенно естественным, а потом я вдруг почувствовал, что это — чудо. Мы воспитывались за десять тысяч километров друг от друга, в таком разном окружении, мы наследовали таким несходным цивилизациям, усваивали столь различные предрассудки, — и тем не менее мы были так похожи, как будто нас вскормила одна мать. Таинственная мать, о которой у нас не осталось воспоминаний... Никогда я не сдамся пресыщению. Со мной всегда будет эта тайная, и бьющая через край, и такая необъяснимая радость, как тогда за ужином, как тогда при встрече в Брюсселе, в те мгновения, выпавшие почти случайно, — я снова буду переживать то согласие, созвучие без лишних слов, то восхитительное ощущение человеческого присутствия. Это выше всяких границ — и дает надежду. С..., Вы мне чуточку помогли — и теперь я верю в чудо. Как бы ни грохотали пушки — я не могу разувериться в человеке. Я Вас видел всего два раза, но Вы — друг. И мы совсем недалеко друг от друга. Знаете, есть один образ — мне кажется, он очень вдохновляет. Лодочники курсируют в сплошном тумане, каждый на борту своего суденышка. Каждый затерян в белой пустыне, ничего не видно за двадцать метров, можно поверить, что ты один на свете. Но время от времени кто-то из них окликает: «Эгей!» И другие лодочники отвечают ему тем же. И каждый ободрен и обнадежен живым дружеским присутствием. Нет больше ни тумана, ни одиночества. Эгей! — летят навстречу друг другу чудесные оклики. Каждому лодочнику принадлежит богатство — эти перекликающиеся возгласы, и когда среди них возникает, доносится откуда-то из глубины тумана новый голос, а значит — там, в тумане, рождается новое чудо человеческого присутствия, — тогда лодочник налегает на весла с сердцем, полным тепла. Эгей, С...! — Я хочу, чтобы мы свиделись снова. Ваш друг Антуан де Сент-Экзюпери. Письмо было отправлено с оказией, в одном конверте с несколькими любительскими фотографиями и засушенным цветком... После войны оно долго странствовало из рук в руки — и только сейчас опубликовано на официальном сайте Фонда Сент-Экзюпери племянником писателя и президентом Фонда Фредериком д’Аге. _________________ Я ещё та "чёрная кошечка", дорогу перейду тьфу-тьфу не поможет.. |
|
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах Вы не можете вкладывать файлы Вы можете скачивать файлы |